О том же спрошена и тетка Александра Андреевна Толстая, фрейлина, знакомая со многими важными и осведомленными лицами.
Зачем вдруг узнавать «о потомках Ивана Сергеевича», отца нашего Одоевского?
Для того, чтобы узнать как можно больше о декабристе.
У Одоевского-отца от второго брака было трое дочерей; Софья Ивановна, по мужу Маслова, дожила до 1909 г.! Толстой надеялся на фамильные документы, предания, но получил только родословные справки: сестры никогда не видели старшего брата!
Кое-что вспомнила только троюродная сестра декабриста Анастасия Перфильева, сообщившая Толстому (через свою дочь), что Саша Одоевский был «высокого росту, худощав, с прекрасными большими голубыми глазами и каштановыми волосами. Больше maman ничего не помнит, потому что ей было 12 лет, когда она его видела» [Толстой, т. 17, с. 493–494].
Тетка писателя подступалась с вопросами и к важным придворным персонам — министру Адлербергу, бывшему столичному генерал-губернатору Суворову, которые знали Одоевского в юности, вместе с ним служили: «Старик Адлерберг, к сожалению, жестко осторожен, сын его точно так же. Остается Суворов, который, конечно, не обладает этой неприятной добродетелью, но, помимо того, что в те времена он был мальчишкой, он так глух, что я не могу расспрашивать его о таком щекотливом вопросе на вечерах у государя, где мы с ним встречаемся» [там же, с. 484].
Бедный Александр Одоевский: почти уж 40 лет прошло, как он сгорел от болезни, а министр Адлерберг (и сын, тоже министр) опасаются вспоминать; и неловко «при государе» громко называть бунтовщика…
Толстой недоволен, но все же кое-что узнает о декабристе: есть лермонтовское «Памяти Одоевского»; огаревские «Кавказские воды»; крохи воспоминаний старых товарищей по Кавказу и других современников «милого Саши» — он очень нужен Льву Николаевичу для нового романа…
В планах, черновых набросках конца 1870-х годов является Одоевский, не настоящий, а толстовский — перед восстанием 14 декабря: барственная нега, смутное понятие о жизни народа, о собственных мужиках, которых меж тем управляющий гонит в Сибирь по ложному, подлому обвинению. Затем — Сенатская площадь, каторга. В Сибири — встреча бывшего барина со своими крестьянами, отбывающими тяжкую ссылку: происходит нравственное перерождение героя, в нем просыпается интерес к религии («христианский мистицизм») — к «царству божьему внутри нас».
С историческим Одоевским и его крестьянами ничего похожего как будто не было (а впрочем, можно ли полностью ручаться? У Толстого были все же информаторы, которые могли сообщить немало правдивых историй, похожих на самую невероятную выдумку, историй, не попавших ни в какие документы). Было или не было что-либо подобное с реальным Сашей Одоевским, не так уж важно — могло быть! Схвачен общий дух этого доброго, мягкого человека, заплатившего здоровьем и жизнью за нравственное перерождение.