— Почему вы стали дирижером? — неожиданно спросила я. — Вы же могли оставаться виолончелистом.
Он ехидно поинтересовался:
— Это у вас такая манера — перескакивать с темы на тему?
— Только когда я раскрепощена.
Истинная правда. И сколько времени я была этого лишена?
— А сейчас вы раскрепощены?
— Похоже, да…
Над нашим столиком нависла тишина. Саша, не скрываясь, изучал меня, и каждая клетка моего лица или тела, на которой останавливался его взгляд, начинала дрожать. В ответ я тоже предоставила себе такое право и стала рассматривать его, что до сих пор себе запрещала: я увидела ямочки, прорезавшие его щеки, когда он улыбался каким-то своим мыслям. Почему я раньше не обращала внимания на эти соблазнительные впадинки под трехдневной щетиной? Мои глаза скользнули по его шее, открытой застегнутой не до конца рубашкой, потом по его мощным рукам, удивительным, по-моему, для музыканта.
— Ну и? — поторопила я, пытаясь справиться с дыханием, которое вдруг зачастило.
Он взъерошил волосы, чтобы, в свою очередь, рассеять чары.
— Я не слишком люблю власть. А уж подчиняться ей мне совсем невыносимо. Должен вам признаться, ненавижу ошибаться. Впрочем, я никогда не ошибаюсь, — подмигнул он.
Как же хорошо смеяться вместе с ним. Он был так же раскован и непринужден, как и я.
— Расскажите…
— Я действительно долго был виолончелистом в разных филармониях, но при этом позволял себе не соглашаться с дирижерской интерпретацией исполняемых произведений. И как-то один из них возмутился моей наглостью и выгнал с репетиции, заявив, что я должен сначала сам постоять за пультом, а уж после этого позволять себе советовать. Я поймал его на слове… В тот период моя самооценка зашкаливала, поэтому я был уверен, что мне все удастся без особых проблем…
— По моему впечатлению, вам действительно все удалось…
Он скептически хмыкнул.
— Я вкалывал, как каторжный, спрашивая себя, во что вляпался. Но в конце концов, когда я в первый раз встал за пульт, все стало прозрачно ясным. Я свободен, полностью свободен. Могу задать свой ритм, свой темп, извлечь из музыки и партитуры то, что хочу, то, что чувствую. Я играю так, как считаю нужным я, а не кто-то еще.
Говоря о своей страсти, он оживился. Профессия и музыка до краев заполняли его душу.
— Вам должно этого очень не хватать.
Он помрачнел.
— Не следовало нам говорить о…
— Саша, я не говорю ни о чем другом, только о вашей страсти, о том, что делает вас таким, какой вы есть.
Он долго качал головой и понемногу смягчался.
— Чистое везение, что я нашел место, где могу играть, но вы правы, этого недостаточно.