Сжал ей плечи.
— Нет, ты все-таки замерзла. Пошли назад!
«Мне хорошо, — думала Асмик, шагая рядом с ним к дому отдыха. — Мне непростительно хорошо. Как никогда. Я купаюсь в его любви, как утка в воде».
Представила себе утку, которая плавает где-нибудь в пруду, плещется в воде, а кругом брызги летят, — не выдержала, рассмеялась.
— Ты что? — спросил Володя.
— Так, ничего. Я — утка.
— Какая утка?
— Обыкновенная. Серая.
— Нет, — сказал Володя. — Ты тигра. Самая настоящая полосатая тигра.
Он снял свою шапку-ушанку. Глаза его смеялись.
— Догоняй, тигра, ну, скорее…
И бросился бежать. Асмик рванулась, но вдруг, как бы вспомнив о чем-то, остановилась.
— Ну, что же ты? — Он помахал ей издали шапкой.
— Беги сам, я и так дойду, — сказала Асмик.
Последний поезд уходил в одиннадцать с минутами. В вагоне было совершенно пусто. Горели лампы. Скамейки отливали желтым восковым лаком. За окнами вагона была ночь.
— Мы — единственные пассажиры, — сказал Володя.
Асмик добавила:
— Последние. Больше никого не будет.
Она уютно пристроилась в углу, положила Володе голову на плечо, дремала, изредка, на остановках, поднимала глаза. Володя сидел не шелохнувшись, она снова закрывала глаза, на душе было впервые за все эти тягостные дни легко, беспечально.
На одной из остановок в вагон вошли двое — старик с собакой и молодой парень. Старик хромал, одет был в короткий, порядком изношенный ватник, а парень — краснощекий, с наглыми голубыми глазами, щеголял добротным пальто с меховым смушковым воротником.
Оба они постояли в дверях, выбирая, где бы сесть. Наконец сели наискосок от Асмик, у другого окна. Собака смирно улеглась возле их ног.
Асмик посмотрела на собаку; так же, как и бабушка, она страстно любила все живое. Туся называла ее собачницей, и это была правда.
— Смотри, собака, — сказала Асмик. — Какая хорошая. — Для Асмик все собаки были хорошими. — Тебе нравится?
Володя лениво повел глазами.
— Вот эта?
— Да. Очень хорошая.
— Я ее мало знаю.
Асмик засмеялась:
— А она старая.
— Может быть, — сказал Володя равнодушно.
Собака была действительно старой. Глаза у нее слезились, шерсть свалялась, висела неопрятными клочьями. Она положила большую ушастую голову на вытянутые лапы, лежала не шевелясь.
— У тебя есть сахар? — спросила Асмик.
— Нет, — Володя порылся в карманах пальто. — Нет, есть. Конфетка. Твоя любимая — «барбарис».
— Дай мне.
Асмик развернула обертку, бросила конфетку собаке. Старик и молодой повернулись к ней.
— Она не будет, — сказал старик, голос у него был хриплый, как бы раз и навсегда простуженный. Асмик сразу определила: «Эмфизема легких». — У ей зубов нету.