«Это вы вышли на контакт. Каким образом – нам неясно. Вы находитесь во временном тоннеле, который пронзил вашу планету в двух точках, а затем свернулся в Лист Мебиуса. Это аномальное явление нами еще не изучено, мы пытаемся изменить ситуацию, пока на Земле не начались катаклизмы. Раньше времени. Есть надежда, что человечество успеет развиться до необходимого уровня, найдет способ сохранить память, научится переходить из материального мира в нематериальный и обратно».
«Зачем вы пытаетесь сохранить человечество, какая в этом вам необходимость?»
«Этот вид гуманоидов обладает огромным потенциалом воображения, не свойственным другим видам или свойственным в не столь значительной степени. Ваше воображение непрерывно создает новые и новые миры в нематериальной Вселенной, которые саморазвиваются дальше. В случае гибели человечества источник такой энергии иссякнет, и миры по прошествии времени ликвидируются. Если вы сумеете перейти в нематериальное состояние с багажом всей памяти и воображения – будет гарантия существования нематериальной Вселенной».
«Понятно, – сказал я, – вам надо поменять батарейки!»
И проснулся.
Некоторое время мы опять шли молча. Ждали, когда Иван Григорьевич соберется с мыслями, справится с волнением, которое вызвали воспоминания.
– Плен, друзья-товарищи, – наконец продолжил он, – это не прогулка по бульвару. Чтобы очухался, облили холодной водой – это зимой-то. Стали допрашивать. Отвечаю уклончиво – бьют нещадно. Говорю – рядовой, много знать не положено. Опять бьют. Зачем, мол, в разведку пошел? Я говорю – не в разведку, а за капустой, голодно, мол. А зачем к ним в окопы полез? Зачем обер-лейтенанта захватили? Да так, говорю, по случаю вышло. Опять бьют. Видят, толку мало, решили расстрелять. Но тут один немецкий офицер заметил татуировку матросскую – якорь – на плече у меня. О, говорит, у меня в Берлине знакомая фрау из такой кожи на своей фабрике сумочки и кошельки шьет. Да и череп твой с такой вмятиной (после удара пулеметом) пригодится, подсвечник сделать. Ржут, сволочи. Дали, в общем, отсрочку на тот свет, отправили в Лодзинский лагерь для военнопленных в Польше. По дороге в концлагерь я бежал. Выпрыгнул на полном ходу из поезда, пока охранник рот разевал. Меня не в товарняке везли, а в простом вагоне, как специальную вещь для берлинской фрау. Не думал он, что на полном ходу кто-то прыгнуть вздумает. Ушибся я сильно, но ничего. Страшнее холод и голод оказались. Полгода я по лесам и полям Польши мыкался, все к нашим пробраться пытался или на партизан наткнуться. Кое-где в селах помогали. Одежду какую дадут, хлеба малость. Самим тяжело. Да и боялись сильно немцев. А некоторые поляки вообще на их сторону перешли. Служили верой и правдой. Особенно те, кто поселился в домах расстрелянных евреев. Но потихоньку-помаленьку пробирался я к своим, зиму пережил, весну. Оброс, как дед Мазай, в лохмотьях весь, грязный. Но одна полячка пожалела, выдала сапоги старые и шмат сала. Во праздник! Я это сало сразу не стал есть, распределил на неделю, щепочкой нарезал. Так оно меня и подвело! Схватили меня фрицы, спрашивают кто, откуда? А тут какой-то пан, чтоб ему пусто было, говорит – это мое сало, это он у меня украл. Все, как вора отправили в Германию в лагерь смерти Заксенхаузен (под Берлином).