Инна шла быстро и вроде бы бесцельно. То есть цели не знала. Но знала, на что охотится.
«Загнанный зверь. Животное, бегущее от собственного инстинкта. Сезон охоты открыт, господа-товарищи! Безумная мать (перемать!) охотится на произведения искусства!»
Так думала, шагая вперед, глядя по сторонам, развлекая и подхлестывая саму себя.
«Но должны же быть где-то все эти кинотеатры, театры. Бары, в конце концов. В Москве, говорят, открылось несколько приличных баров, где всех этих новых бандитов мало, а хороших музыкантов — много…
Нет. Бар — это не то», — почему-то решила Инна, шагая дальше.
«Да и кинотеатр — тоже не то. Я, похоже, вообще не знаю их нынешней жизни. То почему-то жду, что все здесь как в Штатах, то думаю, что попала в каменный век. Кино они наверняка смотрят только на видео. А вот театр может быть только в театре…»
И тут же взгляд ее зафиксировал театральную кассу у станции метро.
Инна прибавила шаг…
— У вас есть что-нибудь современное… интересное для молодежи с хорошим вкусом, — попыталась объяснить Инна, наклонившись к окошку. — Ну, понимаете… Как когда-то «Современник», Таганка…
Киоскерша, сухая дама неопределенного возраста, тут же поняла. Назвала какую-то фамилию, которая явно не требовала комментариев. Инна сразу почувствовала себя здешней, советской, будто и не уезжала, — вместо того чтобы расспросить, кто это, чем знаменит, что поставил, она согласно закивала: мол, как же, конечно, знаю.
«Что за трусость? Почему? Разве стыдно чего-то не знать? Столько лет считаю себя свободным человеком… Неужели вся моя свобода зависит только от страны?»
Киоскерша уже говорила что-то о спектакле, на который рекомендовала сходить. Инна кивала с понимающим видом, а сама пыталась вспомнить фамилию режиссера. Фамилия моментально исчезла, испарилась из памяти. Осталась лишь ассоциация, ощущение: короткий звук, как топориком щепу — на мелкие лучины для растопки… Инна уже судорожно придумывала, как теперь узнать адрес этого знаменитого театра, но киоскерша сама объяснила ей, как проехать, добавила:
— Вы же знаете, у них нет своего помещения.
— Конечно, знаю, — кивнула Инна.
Отдала деньги — и понесла добычу домой…
Да, Инна боялась. Трусила. Никакой свободы, никакой уверенности. И не из-за какой-то киоскерши. Просто не было земли под ногами, каждый шаг — как в вязкую пустоту, каждая минута — как неритмичное тиканье сломанных часов.
«А если они вообще не ходят в театр? Никогда? А если Леша заупрямится, выкинет еще какую-нибудь глупость? Или Надя вдруг откажется пойти? Мол, голова болит, извините. Все вежливо, естественно, ненаигранно. Она же умная. Не захочет отвлекаться, развлекаться, приобщаться к искусству всем вместе. Захочет своего Лешу проверить, отпустить со мной вдвоем. А как вернется — в глаза заглянуть… Я бы сделала именно так…»