Вернулся в Небит-Даг, вошел в свой кабинет — новый начальник встречает. Квадратный армянин в кожаном пальто. Этакая солдатская царственность. Отелло на Кипре. Рукой приглашает — присаживайтесь. Уже присаживался. Десять лет на этом кресле просидел. Огляделся — каждую трещину в потолке знаю, а все другое. Роспись на стенах, ковровые дорожки на полу, текинский ковер позади письменного стола от угла до угла — казенная роскошь. Все чужое. Армянин подпустил шпильку: «Поедемте в Кум-Даг, теперь надо быть ближе к производству». Понимай, что раньше был далеко. Поехали. Попали на торжество. Передача переходящего знамени кум-дагскому промыслу. Около клуба народ, все знакомые. Начальник промысла местный, ручкой машет, приветствует. Раньше знал про него одно: талантливый работник, в лепешку расшибется, а сделает. В лицо знал, а лица не видел. Теперь смотрю — плоская, как тарелка, ряшка, лоснится от самодовольства, а на голове крошечная кепчонка. Лица много, головы — чуть. Думать нечем — исполнитель. Завмаг, стокилограммовый мужчина. Почему такой толстый? Да конечно же ворует! Сартыкова — оператор пятидесяти четырех лет, фиолетовый халат, шафранное лицо. Раньше считал: кадр, активистка. Теперь вижу — глаза бегают, дрожит, как борзая на стойке. Раньше подумал бы — от робости. А ничего не от робости. От страха. От страха, что не выберут в президиум, что не предложат выступить… Подъехал на «Волге» секретарь райкома. Рупора грянули падекатр, и все пошли в зал. Как тасовала выступления председательница завкома! Прямо-таки пасьянс раскладывала — бурильщик и секретарь райкома, комсомолка-разнорабочая и редактор газеты. Сартыкову, конечно, выпустили. Говорит-говорит, взвоет и — пауза. Аплодисментов ждет… Да с какой горы смотреть. Спустили на ступеньку ниже, и все как в кривом зеркале.
Клюев вернулся, принес коробку с порошками и бутылку с лекарством.
— Не надо, — сказал Ключевой.
— Как так не надо? Елизавета Сергеевна звонила, велела обязательно принять снотворное.
— Не буду. Уснуть не уснешь, только голова мутная.
— Не хотите? Ну, тогда мы ее перехитрим: если порошки — выбросим, если лекарство — отольем.
— Вас учить не приходится…
— А что вы думаете? Тертый калач. Где прыжком, где ползком, где бочком, а где и на карачках…
Ключевой отвернулся к стене. Левая рука заныла, как зуб. От плеча к локтю кто-то потихонечку тянет нерв. Тянет и не отпускает. Неужели конца этому не будет. Так и лежать в этой комнате, в этих голубых стенах, светлых, как вода в глубокой ванне, с этими цветами на окнах, спутавшимися, разросшимися, переплетающимися, будто водоросли. Подводное царство. Затянуло на дно, не хватает воздуха…