На всю эту бестолочь, скуку и грохот
Домов не его поколенья
Оно загляделось и думает: «Плохо!» —
И ждет коренных изменений.
Мы верили тогда, что коренные изменения произойдут в два счета, верили в «русский размах и американскую деловитость», верили, что индустриализация может решить все вопросы.
Тоня застенчиво морщилась, слушая Лухманова, и, когда он замолчал, сказала:
— Как же они мучаются там по последнему слову техники! А ведь у свиней глаза голубые…
— Не может быть! — удивился Прокофьев.
— Небесно-голубые. У нашего соседа было пять свиней, и у всех голубые глаза.
Принесли котлеты. Разговор снова оборвался. Тоня сидела в углу, я передала ей тарелку. Она недоверчиво посмотрела на меня и спросила:
— Какая разница между этикой и этикетом?
Лухманов не дал мне ответить.
— Недавно познакомился с одним шахматистом, — сказал он, — представьте, всю жизнь был человек глухонемым, а потом сделали ему какую-то операцию, и теперь он заговорил и всех донимает вопросами. Пристал ко мне: что такое синтетический театр, что такое «каков», что такое «впросак»…
Тоня была неуязвима.
— Какое счастье! — воскликнула она.
— Какое счастье? — переспросил Прокофьев.
— Что этот шахматист научился говорить.
Лухмановская притча разозлила меня.
— Это хамство — твои параллели, — тихо сказала я.
Он огрызнулся:
— Хамство — понятие отжившее.
— Значит, если дам тебе по уху, сочтешь за любезность?
— Ну что ты бузишь, деточка? — сказал Прокофьев. — Все было так хорошо, уютно. Так надо же…
Я поняла, что Тоня раздражает моих приятелей. Еще тогда, в ранней молодости, мне приходилось замечать, что именно передовые, пытающиеся обогнать время люди терпеть не могут неожиданностей. Они всегда под властью своих концепций, стройных, красивых, но редко выдерживающих столкновения с неупорядоченной действительностью. Кому же приятно быть застигнутым врасплох, поставленным в тупик, теряться в догадках? Конечно, Лухманов и Прокофьев приняли Тоню за несгибаемую фабрично-заводскую активистку. И вдруг такое сочувствие свиньям и шахматистам! Ошибка не вызвала любознательности у моих приятелей, а только ожесточила их. После обеда мы сразу разошлись по комнатам, даже не покурив за столом, как обычно.
Под вечер я возвращалась из леса по широкой меже среди ржи и снова увидела Тоню. Она шла навстречу тяжелыми медленными шагами, в руках — букетик васильков и маленькая книжка. Взяла меня под руку, как старую знакомую, и повернула обратно.
— Читали когда-нибудь? — спросила она, показывая томик Анри де Ренье «Каникулы скромного молодого человека».