Эта идиллия может содержать в себе и ужас. В группе она думала о «Ребенке Розмари»: это значит вынести беременность ради кого-то, ведь темные силы ждут, что ребенок окажется монстром, фантомным плодом инцеста! Нельзя забывать: у отца четверо детей, но до сих пор ни одного внука. Пациентке 38 лет, она младшая из детей и сейчас беременна. Бессознательный страх, что она должна будет принести ребенка в жертву, а именно в жертву отцу, патриарху, мог до этого мешать появлению внука. Или же госпожа Оденвальд могла подумать: «Я не покажу вам ребенка, он мой!». Тогда ребенок стал бы символом отделения от семьи, собственной жизни, освобождения и индивидуации.
В завершении этого раздела хочу привести небольшой пример из терапевтической повседневности.
Медсестра Йоланде Катценштейн[42] говорит: «Я хочу иметь детей, но не для своей матери». Когда у пациентки впервые появилась своя квартира, мать заявила: «А вот сюда встанет детская кроватка!». Но это должно было стать рабочим местом пациентки. Когда пациентка закончила учебу, отец сказал: «Мы отлично справились!» — снял свой диплом со стены мастерской и повесил копию ее диплома на его место. Однажды я говорю ей: «Или же рождается ребенок, и его приносят в жертву бабушке и дедушке…» Она перебивает меня: «Это делает моя сестра: она отдала своего ребенка матери, чтобы работать, а мать была при деле». Это похоже на моего пациента с хронической шизофренией, который отрезал себе палец и подарил его матери на Пасху.
Из этих примеров становится ясно, что рождение (первого) ребенка сознательно интерпретируется как знак желанного прогресса в жизни, но на бессознательном уровне переживается как необходимость сепарации и принятия идентичности взрослых родителей, к чему молодые взрослые еще не готовы психически — они недостаточно развиты. Одной возможностью становится, как в приведенных примерах, вернуться с ребенком в семью (или хотя бы бороться с тягой к этому и либо проиграть эту войну, либо победить в ней). Либо же приходится разбираться с бессознательным значением ребенка: в паре, со своим партнером либо в терапии, так чтобы симптоматика, соответствующая страху перед новой идентичностью, не стала слишком всепоглощающей или внезапной. Я думаю, что послеродовая депрессия, которую так легко объясняют гормональными изменениями, возникает из этого страха, и содержит скорбь (которая при этом не переживается) о том, что теперь всевозможные планы на жизнь и перемены идентичности стали невозможными, потому что теперь человек привязан к ребенку, к этому партнеру, к жизни в качестве родителя. Так же как появление желанного дома и связанной с ним привязанности к месту может стать угрозой (и часто вызывает ипохондрическую реакцию — ср.: Hirsch, 2006a). Рождение (первого) ребенка подобно экзамену, а беременность — подготовка к этому экзамену.