— А лучше нам сообщите. Вот и будет сотрудничество. На благо государственной безопасности. Согласны?
— На таких условиях согласен. Только, не обижайтесь, ничего подписывать не стану.
— А я и не предлагаю вам ничего подписывать. Просто иногда, очень изредка, если вы не возражаете, я буду с вами беседовать. Обещаю не надоедать. Можно?
— Отчего же не поговорить с умным человеком?
— Спасибо, Эол Федорович. Услышать из уст такого творца похвалу! Значит, договорились. Я изредка, очень изредка буду вам звонить и просто сообщать время и место, а вы говорите «хорошо» и кладете трубку.
— А если жена подойдет или сын?
— Я попрошу вас позвать.
— Ну ладно, согласен.
— И последний раз возвращаясь к Солженицыну. Ведь покуда Хрущев вас давил, тот же Хрущев этого Александра Исаевича проталкивал, прекрасно зная, за что он был арестован, при каких неприглядных обстоятельствах.
— Насколько мне известно, он что-то в письме написал против Сталина?
— Это-то да, но при каких обстоятельствах!
— А при каких?
— Солженицын на войне был с сорок третьего года, командиром батареи звуковой разведки, воевал, не станем клеветать, хорошо, ордена Отечественной войны и Красной Звезды запросто так не дают. Дошел до Восточной Пруссии. И вдруг он, человек, знающий, что письма перлюстрируются, строчит письмецо другу Виткевичу, в котором ругает Пахана, то бишь Сталина. И его сразу за шкирку и по этапу. А вся его батарея в тот же день, как его арестовали, полегла до единого.
— То есть он что, знал, что погибнет, и...
— Думайте как хотите, но согласитесь, что странно, не правда ли?
— Если это так, то он шкурник. А это точно так?
— Ну не мог же он не знать про цензуру!
— Мурашки по коже.
— Вас, Эол Федорович, честного советского человека, называли врагом, а настоящего врага пригревали и греют по сей день. Так что если на Большом Каретном появится Солженицын...
Возвращаясь домой, Незримов не мог понять, завербован он или нет. По окончании разговора он пообещал Адамантову доносить, если увидит настоящего врага страны и народа. Разве в этом есть что-то плохое? От него не потребовали определенного количества: сколько доносов он обязан накатать за месяц, за год. Если ни одного не напишет, ничего страшного. Стало быть, он не завербован.
Но наверняка разговор записывался на магнитофон, и там четко засвидетельствовано его согласие сотрудничать. Опер попросил его, не потребовал, а именно попросил, чаще бывать на Большом Каретном, потому что сборища там могут носить политический характер, а не только развлекательный. И Эол пообещал. Но ничего не подписывал и может спокойно вообще перестать туда шастать. Просто у Кочаряна и Крижевской всегда много интересных людей, можно встретить актера, который пригодится в новой картине. Хотя этих актеров и без того пруд пруди. И вот он ходит на этот Большой Каретный уже восемь лет, а кто-нибудь из завсегдатаев этой шуточной масонской ложи помог брату Эолу в его тяжелые времена? Никто. Все только сочувствовали, а втайне злорадствовали, что у него, такого талантливого, так все плохо. Ну, если и не все, так многие. В творческой среде кукушат много.