— А на поясе что у тебя? Скажешь, не нож?
— Это так, ковыряльник. Им и резать нельзя. Их носят для красоты.
— А у меня нож отличный. Кинжал. Он нигде не расползётся. За пять шлёндеров берёшь?
Торговаться можно было долго, но у Никола времени было сколько угодно, а Гексон слышал, как Порш объявил, что торговля продолжается лишь до захода солнца, поскольку с наступлением темноты из чащи выползают дьявольские чудища, которые не преминут влезть в раскрытые двери лавки. Солдаты было заорали, что мы тут запрёмся и будем пить до утра. Но Порш резонно объявил, что если в лавке идёт торговля, то двери будут открыты для всех, в том числе для чащобного жаба, с которым солдаты уже встречались и пёстрой манявки, о которой никто толком ничего не знал.
Беда с этими колдовскими штучками. Никогда не знаешь, что правда, а что лавочник придумал.
Время поджимало, и Гексон Чуб продал кинжал за два серебряных шлёндера и красивый, но совершенно бесполезный ковыряльник в придачу.
Оставшись один Никол долго рассматривал нож, пробовал на пальце остриё. По губам его бродила улыбка. Давненько Николу не приходилось улыбаться.
Нескоро смолкли в лавке разговоры в подпитии, и Порш, наложив засов на дверь, заглянул за ширму, где скрывался Никол.
— Кажись, всё на сегодня. Иди ужинать.
За сегодняшний день лавка принесла столько дохода, сколько и за месяц не очищается. Казалось, можно устроить праздничное застолье, но Порш не считал нужным тратить нажитое на ублажение желудка. Сам Порш, как и подавляющее большинство мужчин, ничего толкового в плане еды наколдовать не мог, и вынужден был покупать у себя самого даже не провизию, а готовые кушания, что выходило гораздо дороже. Поэтому он старался обойтись тем, что подешевле.
Сегодня, как обычно, была просяная каша, сдобренная конопляным маслом.
В лавке царил разгром. Притащенный из дома стол залит пивом, заставлен грязными кружками, высокими стаканами из-под пива нихинского, тарелками, на которых подавались закуски.
За посуду не было заплачено ни шлёндера, поэтому к утру она исчезнет, и владельцу останется только протереть стол, но покуда в лавке, обратившейся в корчму, стоял полный разгром.
Пока Порш доставал из ларя миски с горячей кашей, Никол притянул к себе тарелку с недогрызенной ящерицей и принялся объедать кости, на которых ещё что-то осталось.
— Ты что? — гневно вопросил лавочник, — вздумал подъедать чужие отбросы, да ещё такую несъедобную гадость, какой лакомятся дикари?
— Жрать хочу! — огрызнулся Никол, — а от тебя кроме пустой каши ничего не дождёшься. Вот сдохнешь, стану я лавочником, и буду кормиться как следует.