На краю северной стороны маленького рынка был торговое заведение с вывеской «Предметы культа».
Этим теплым субботним утром 1946 году звонок в дверь магазина зазвонил во второй раз. Владелец заведения пан Эдвард Коск поклонился вежливо входящему — своему постоянному клиенту ксендзу Франциску Лысяку — и приветствовал его торжественным «Laudetur Iesus Christus». Услышав «In saecula saecul», все свое внимание вновь посвятил двум пожилым дамам и маленькому мальчику, который был переодет как раз в новую одежку служки. Обе пани, называемые ребенком тетками, переставляли мальца по всем углам магазина, чтобы переодетому в литургический наряд лучше было рассмотреть. Они крутили его вокруг, натягивали на голову очередную одежку, но все никак не могли решиться ни на одну из них. Лавочник к их растерянности проявлял большое снисхождение. При этом он не испытывал никакого дискомфорта из-за того, что предоставил ксендза самому себе. Ибо он знал, что этот библиотекарь и полномочный администратор апостольского архиепископа вроцлавского ксендза инфулата[3] Карла Милика неохотно смотрит на преувеличенную заботу продавца и предпочитает сам просматривать альбы, стулы и цингула. Поэтому нежелание ксендзом поклонения прекрасно соответствовало потребностям настоящего момента. Ибо пан Коск ни за что не хотел ни на минуту оставить без своей опеки требовательных клиенток, которые служке in spe хотели купить не только одежку, но и злотый крестик, а может, еще и медальон… Занимался поэтому дамами и немного ошеломленным мальчиком, а ксендз Лысяк, пользуясь доверием владельца, вошел за прилавок и спокойно осматривал гобелены с латинскими цитатами из Священного Писания.
Затем звонок в дверь зазвонил уже в третий раз в этот день. В магазин вошел красавец-мужчина под сорок, одетый в офицерские сапоги и в желанную для молодых людей кожаную куртку английских летчиков. Он подошел к витрине с крестиками и присматривался к ним внимательно, по-видимому, не ожидая — как ксендз Лысяк — никаких указаний от лавочника.
— Простите, — обратился мужчина к стоящему за прилавком ксендза. — На том крестике есть латинская надпись. Может ли ксендз мне любезно объяснить, что это значит?
Лавочник и женщины умолкли и уставились с любопытством на говорящих мужчин.
— In hac spe vivo, — ответил спрашиваемый, — что означает «в этой надежде я живу».
— Благодарю. — Спрашивающий улыбнулся.
Обе пани и лавочник вернулись к своей дискуссии о правильной длины одежки и потеряли всякий интерес к разговору двух мужчин.
— Ну что, Стефцю? — тихо сказал Эдвард Попельский с легкой улыбкой. — Это скандал, если бы ты не мог перевести такую простую сентенцию!