Номинация «Поэзия» (Баранова, Васякина) - страница 33

На первую страницу
и проще быть не встреченным, одним,
и знать наверняка,
что знает только ветер —
какое лето — лето мотылька
в чужом саду, на слишком белом свете.

«А мы хорошо и грустно…»

Мы жили весело и плохо…

Борис Слуцкий

А мы хорошо и грустно
живём. Зреет бабье лето.
Вот росчерк крыла и крыши застряли в моём окне.
Вот воздух — просохший войлок —
шершавый, седой, прошедший —
как валенки ранним утром, как дедовская щека.
Наверное, были войны, платки, перегоны, плечи,
наверно, осенний ветер и смерть заходили в дом,
а я ничего не помню — я видел на даче солнце,
стрекоз и большие груши, горящие, как слова.
Проходит трава по свету, проходит страна по миру
руками умерших предков и следующих, иных,
но холод ещё не скоро, не скоро слепое небо
опустится на квартиру и лира затихнет — нет —
в кулак зажимая букву, свечу зажимая будто,
живём хорошо и грустно и верим в последний свет.

«Купить билет до Таловой. Устало…»

Купить билет до Таловой. Устало
в синичьей перекличке плыть туда,
где для меня пол-осени болтало
чахоточную даль. Стоит вода.
Ждёт холодов хиреющий, сипящий,
не спящий лес без снега. Без следа —
на дальний свет, знакомый, говорящий
за всех ушедших. Первая звезда,
зеленая с тоски и перепоя,
качается, чему-то вопреки,
у нищего вечернего покоя
на берегу руки или реки.
Всё плыть да плыть под шорохи и охи
червонных вётел, горьких, гулевых,
куда-нибудь к скончавшейся эпохе,
лежащей на развалинах живых.

«Запрусь на кухне, выкурю одну…»

Запрусь на кухне, выкурю одну,
как сигарету, — длинную страну.
Её не выбирал и я, но как
в хрущёвке невесомо и светло,
молчит окно, в которое мело
со всей земли и свет, и мрак.
Я на засохшем дереве — в кулак —
живая ветвь зажатая — никак
не выпрямиться — упираюсь в твердь
небесную, в белёный потолок
дурною головой, но между строк
пространства столько, что любовь и смерть
одно и то же, если посмотреть,
что умирать, да вот не умереть.
Четыре на шесть — кухонька легка,
как дождь и дрожь зелёного листка,
и может аккуратная рука
его сорвать и в небо запустить.
А я хочу спокойно докурить.

«Нам сойтись в палисаде глухом…»

Нам сойтись в палисаде глухом
лепестками, листвой и сиренью,
робкой веткой на ветре верхом,
птичьей тенью.
Потому что уже не спасти
никого.
Золотое. Земное.
Чтобы сквозь листопад перейти
и отчизне служить перегноем,
я прошу вашей твёрдой руки,
дорогие мои старики.
Ангелок с неисправной трубой,
как ребёнок, который не к месту на свете,
я осенний цветок голубой,
говорящий о смерти.

«А если завтра снег, закрой глаза, …»

А если завтра снег, закрой глаза, —
осенний сад на солнечные пятна
рассыплется. Останется слеза,
Следующая страница