Но вот наступает день, когда Лунин «сделался необщителен». Оже «не решался его расспрашивать, хотя и подозревал его в тайных замыслах, судя по тем личностям, которые начали его посещать… Десять лет спустя Бюше, один из главных деятелей карбонаризма, сказал мне, что в их совещаниях участвовал какой-то молодой, пламенный русский; я думаю, что это был Лунин».
Набраться политической науки, понять эти тайные союзы, оплетавшие едва ли не всю посленаполеоновскую Европу; может быть, в них найти вожделенный рычаг, на который нужно бросить все способности, силы и честолюбие?
Кажется, новые знакомые отвлекали от Лжедмитрия, а XIX век брал верх над XVII…
Но тут происходят события, сохраненные много лет спустя в воспоминаниях друзей. В России умирает Лунин-отец. «Однажды, когда Мишель был за столом, послышался стук кареты по мостовой, привыкшей лишь к более или менее целым сапогам мирных пешеходов. Входит банкир Лафитт, спрашивает у него имя, вручает ему 100 000 франков. Лунин приглашает весь ошеломленный табльдот во главе с мадам Мишель на обед за городом, везет их туда в экипаже, дарит мадам кольцо — и по окончании обеда прощается с ними навсегда».
«Теперь я богат, — рассуждает Лунин, — но это богатство не радует меня. Другое дело, если бы я сам разбогател своими трудами, своим умом…»
Оже спрашивает, собирается ли Лунин теперь домой?
«Если дела позволят; какие это дела, вы не спрашивайте лучше, все равно я вам не скажу правды…»
Что бы стало с Луниным, проживи его отец еще лет десять — двадцать?
Скорее всего, не сносил бы головы: в Париже ли, Южной Америке или — возвратившись на родину. Возможно, способности и ум как раз и погубили бы его, бросая то к одному, то к другому («Избыток сил задушит меня…»).
На прощальном вечере у баронессы Роже Лунин беседует с Анри де Сен-Симоном, маленьким, уродливым, удивительно вежливым, магнетически интересным собеседником. Великий философ сожалеет об отъезде русского:
«Опять умный человек ускользает от меня! Через вас я бы завязал отношения с молодым народом, еще не иссушенным скептицизмом. Там хорошая почва для принятия нового учения.
— Но, граф, — отвечал Лунин, — мы можем переписываться! Разговор и переписка в одинаковой мере могут служить для вашей цели…»
Сен-Симон, однако, предпочитает устный спор, где «всякое возражение есть залог победы». «Да и потом, когда вы приедете к себе, вы тотчас приметесь за бестолковое, бесполезное занятие, где не нужно ни системы, ни принципов, одним словом, вы непременно в ваши лета увлечетесь политикой…»
Баронесса заметила, что Сен-Симон сам беспрерывно занимается политикой.