– Вы намеренно сделали это, мейстер, – сказал Дирк.
Он ощущал опустошенность мейстера и опустошенность внешнего мира. И пустоту в собственной груди. Гнев, страх, неуверенность – все эти чувства покинули его много, может, тысячи лет назад. Он не скучал по ним. Но сейчас пустота была особенной. Внутри его, под пробитым во многих местах грязным панцирем, переломанными ребрами и заплесневелыми остатками сердечной мышцы, сейчас царила пустота сродни той, что окружала штабной блиндаж.
Засыпанные траншеи старых убеждений. Покосившиеся остовы веры с размолотыми снарядами капонирами. Клочья старых страхов, свисающих с ограждений. Труха воспоминаний под ногами.
Дирк заглянул в эту внутреннюю пустоту. От нее разило порохом, чья горечь на языке напоминала привкус уверенности. Болезненной, страшной и отвратительной уверенности в чужой правоте.
– Что? – Тоттмейстер Бергер с удивлением взглянул на Дирка.
– Вы сами позволили ему узнать правду, мейстер.
– Управлять живыми не в моей власти.
– Но я-то мертв. Вы ведь наперед знаете мои мысли, мейстер. Вы могли запечатать мне рот еще прежде, чем я открыл его. Вы могли заставить меня откусить себе язык.
– Я и сейчас могу это сделать, унтер.
В голосе тоттмейстера Бергера не было угрозы. Вещам не угрожают. Какой смысл грозить тому, кто принадлежит тебе душой и потрохами?
– Вы намеренно позволили мне говорить. Рассказать фон Мердеру про обман, про Хааса.
– Обвиняете меня в том, что я недостаточно жесток? – Тоттмейстерская бровь приподнялась. – Интересно. Таких обвинений мне слышать еще не приходилось.
– О, вы сделали это не из милосердия.
– Тогда отчего же?
– Личные счеты. Что-то вроде мести, полагаю.
– С этим стариком? – Тоттмейстер Бергер устало, но с удовольствием рассмеялся. – Унтер, я знаком с десятками таких фон мердеров! И каждый из них скорее подаст руку бешеной собаке, чем мне. Меня ненавидит, презирает и боится столько людей, что, вздумай я сводить счеты с каждым из них, на все прочее не хватило бы и жизни.
– Не с ним. С собой. Вы мстили себе, мейстер.
– Вы спятили, Дирк. Странно, что я не заметил этого.
– Я могу сойти с ума только после вас. Впрочем, это, наверное, уже произошло… Вы специально позволили фон Мердеру узнать детали плана, я лишь помог вам в этом. Вы хотели услышать из уст оберста те обвинения, с которыми давным-давно смирились. Вы хотели наказания, мейстер. Чтобы кто-то в лицо назвал вас беспринципным ублюдком, который играет чужой жизнью и смертью. Хладнокровным психопатом, отправляющим на смерть сотни человек. Или даже душевнобольным выродком, который считает, что установил с самой смертью особые отношения. Вы хотели услышать от фон Мердера то, в чем уверились сами и чему хотели подтверждения. Вам просто не повезло. Оберст сломался. Он был человеком долга и принял ту правду, что вы ему дали. О мертвецах, которые спасут Германию. И долг не позволил ему идти против этой правды. Он вдруг понял, что лавровые венки победы, подвиги и несгибаемое мужество, словом, все то, чему он посвятил жизнь, – это вздор. И для того, чтобы выиграть войну, надо хладнокровно убить своих собственных солдат. Чтобы совершить высочайшее благо, надо совершить не имеющее прощения зло. Он, сам отправивший немало человек на верную смерть, вдруг понял истинный вкус победы, к которой всегда рвался. Осознал парадоксальный цинизм этой ситуации.