С осенью придет и останется до весны пустота, холодная, гнетущая и бесконечная, как ранние сумерки.
А еще… 3автра уезжать на маяк. Да, я не упоминал ранее, но мне приходится работать смотрителем на местном маяке, чтобы были деньги платить за дом и продукты. Йохан тоже подрабатывает, переводит тексты с английского и немецкого, интернет предоставляет огромные возможности. Так что мы не бедствуем. Но я ненавижу свою работу, как и ненавижу любое беспокойство моего уединения. По сути, я даже не знаю, зачем я нужен на маяке, так, провожу неделю смены, смотря на ровное мигание кнопок, а если что-то происходит, просто сообщаю по рации о сбое, и береговые службы исправляют неполадки. Дни в одинокой башне, торчащей памятным столбом на удаленном каменистом островке, тянутся невыносимо долго. Особенно, если океан штормит и бросает пенистые волны на каменистые уступы крошечного клочка земли. Иногда от их рева становится жутко, но чаще по груди разливается леденящая тоска, и тогда я принимаюсь наблюдать за стрелкой циферблата наручных часов. Она движется натужно, словно расплываясь по руке, без сил пройти следующее деление. Я похож на эту стрелку, моя жизнь похожа на нее, и маяк, и остров тоже. Мы, словно без смысла и значения, затеряны во времени на краю земли. Только Йохан живой, он светлое пятно в этом обезличенном месте.
Зачем? Почему? Кто знает…
Наши судьбы, будто затерялись в середине беспросветного бушующего шторма. А я так хотел видеть солнце! Я шел к нему, тянулся изо всех сил, но оно оказалось лишь блеклым отражением чужих софитов. Там, дома, я так и не стал писателем, теперь моя жизнь бессмысленна, она заключена в маяке и в Йохане, но если первое никуда не денется, то Йохан… Я не хотел бы думать об этом, поэтому я стараюсь показать ему лишь равнодушие. По одной только причине — лучше пустота, чем боль.
Я отвел глаза от ставень, из-за долгого пристального взгляда под веками начало щипать. Я медленно сполз с головой в воду и замер. Никаких эмоций. Я мог бы пролежать так целую вечность. Но неожиданно резкий толчок выдернул меня наверх. Я закашлял.
— Ты что творишь? — обеспокоенно заверещал Йохан над самым ухом.
— Я моюсь, — раздраженно отозвался я, отбиваясь от его рук. — Что за детская паника?
— Детская? Ты обезумел что ли? Чуть себя не утопил! — Йохан не прекращал суетиться вокруг меня и выглядел при этом весьма гневно, будто я нанес ему смертельное оскорбление. Его манера взбесила меня окончательно. В конце концов, это моя жизнь и я распоряжаюсь ею, как хочу.
— Брысь! — рявкнул я, поднимаясь и вылезая из ванны. — Иди, общайся со своей сисястой профессоршей. С ней, наверняка, легче, чем с таким асоциальным типом, как я. К тому же стариком!