Лева отпустил струсившего солдатика; сдернул со спины короткий в его ручищах карабин; споро выдавил толстыми пальцами из обоймы в магазин патроны; закрыл затвор, загоняя верхний в ствол и, не ставя на предохранитель, побежал к шоссе. Он захотел все увидеть собственными глазами. За крайними деревьями остановился: на дороге уже чадно горели арьергардные броневики и автомобили; уланы на разгоряченных каурых конях, гарцуя, дотаптывали и дорубали красноармейцев, не успевших скрыться в лесу. На месте, где расположился на привал его орудийный расчет, в неживых изломанных позах раскинулись окровавленные тела товарищей. Особенно его поразила откатившаяся в сторону отрубленная голова его земляка, кадрового наводчика, молодого светловолосого Мишки.
Над этой головой гарцевал с опущенной в руке саблей улан в каске, выкрикивая какие-то непонятные шепелявые приказания. Переступающий ногами конь вот-вот должен был растоптать подкованными копытами мертвое навсегда юное лицо Мишки с удивленно распахнутыми голубыми глазами и приоткрытым ртом. И Лева Гороховский должен был это терпеть? Тикать в лес, как тот струсивший солдатик?
Карабин к плечу и, почти не целясь, с пяти метров из-за дерева пану в грудь – бах! Вторым выстрелом, не думая о пользе дела, желая лишь убрать опасные копыта от Мишкиной головы, коню под ухо – бах! Оба рухнули: сперва сковырнулся с седла назад хорунжий; следом, подломившись ногами, упал набок и его конь (отрубленную Мишкину голову никто из них к Левиному удовлетворению так и не задел). Но самого Леву заметили – несколько улан повернули коней и понеслись на сближение, взметнув блеснувшие на солнце клинки.
Первого Лева подстрелить успел, совершенно случайно попав прямо в ненавистное лицо под каску; а когда в очередной раз передергивал затвор, выбрасывая стреляную гильзу, – следующий подскакавший поляк уже опускал испачканный в крови клинок прямо на него. Дослать патрон в ствол Лева уже не успевал, но успел отклониться в бок за свое дерево, из-за которого и стрелял – опустившаяся со свистом сабля впустую рассекла воздух – разогнавшийся конь пронес своего наездника дальше в подлесок.
Налетевший с другой стороны дерева старослужащий улан с двумя желтыми нашивками намеревался, как на учениях, красиво срубить голову наглому, посмевшему сопротивляться, русскому (его круглые еврейские глаза он не рассмотрел). Но Лева (как он только опять посмел?) вовремя нагнулся и клинок над его головой с глухим стуком неглубоко врубился в твердое дерево. Разгневанный Гороховский уже не чувствовал себя красноармейцем – в нем проснулся портовый грузчик, готовый в пьяной драке рвать и ломать своих врагов голыми руками. Бросив карабин с так и не закрытым затвором, хотя в магазине оставалось еще два патрона, он своими мощными ручищами схватил промахнувшегося всадника за сапог и, как пушинку, пихнул вверх и назад – не удержавшийся в седле поляк просто вылетел из седла, выронив саблю, которая, в свою очередь, не удержалась у него на темляке.