– Что именно?
Открываю пиво зажигалкой.
Двери открываются, в комнату входит отец. Некоторое время смотрит на бокс по телевизору, хмурится, массирует пальцами голову.
– Слушай, Бледный, спасибо, что ты это говоришь, но… – Гжесь вдруг замолкает и хлопает в ладоши при виде некоего исключительно зрелищного нокаута. Судья начинает отсчет, десять… девять…
– Не встанет, – говорит Гжесь отцу.
– Еще встанет, вот увидишь, – отвечает отец.
Восемь… семь…
– Не встанет, – повторяет Гжесь.
Шесть… пять…
– Сбор в двадцать один ноль-ноль, – говорит отец.
Четыре… три…
– Я, пожалуй, останусь дома, – говорю я.
Вспоминаю, как отец будил меня и Гжеся утром, чтобы мы пошли с ним в церковь. Днем раньше, в субботу вечером, он всегда сообщал нам, прежде чем идти спать: «Сбор в семь ноль-ноль». И на следующий день деваться было некуда. Приходилось вставать и идти, что бы ни происходило. Когда мы просыпали, то шли в церковь без завтрака. Помню, когда уже все заканчивалось, голова у меня начинала кружиться. Даже не знаю, ходит ли он сейчас в церковь. Мы в это время еще спим.
– Я знаю твое отношение, – говорит отец. – Но в любом случае – Юстина идет.
Два… один.
С большим трудом, но нокаутированный встает, на долю секунды теряет равновесие и едва не опрокидывается снова, но стоит.
Отец кладет руку себе выше солнечного сплетения и некоторое время кривится, чтобы потом вновь натянуть маску. Я зол на него, а потому делаю вид, что не видел этого.
– Какое такое отношение? – спрашиваю я его.
– Миколай, сука, не начинай снова, сам знаешь какое, – вмешивается Гжесь. – Ладно, оставайся и делай, что ты там делаешь, пиши себе в тетрадку.
– Что ничего, мол, не удастся изменить, – говорит отец, все еще поглядывая на бокс. – Ольчак с Одысом тоже так думают. Потому до конца жизни будут носить поддоны.
– Я тоже носил поддоны, – напоминает Ясек.
– Пустые разве что, – смеется Гжесь.
– Пустые, но носил же, – отвечает Ясек. – Ты все время будешь так цепляться?
Отец вдыхает глубже, чем обычно. Я откладываю тетрадь. Нокаутированный отскакивает от канатов и бросается на второго, пробивается сквозь его защиту, бьет крюком в голову, та отскакивает в сторону, как волейбольный мяч.
– А может, не возьмем его, потому что он какой-то горячий, – Гжесь показывает на меня пальцем. Я начинаю крутить в руке ручку.
– Какой такой горячий? – говорит отец.
– Ну, если бы ты видел, как он Ведьмаку въебал, – фыркает Гжесь.
– Ведьмаку? Зачем? – спрашивает отец. Снова держится за грудную клетку. Второй крюк снова бьет в голову несостоявшегося победителя. Парень опускается на землю как марионетка, которой перерезали шнурки. Я снова открываю тетрадь.