Проблема заключалась в том, что он не был готов остановиться. Еще нет. Где-то в глубине души он был убежден, что ему еще предстоит многое дать родным, прежде чем он сможет уйти из жизни. У него даже не было времени попрощаться. С Матильдой. С Теодором, который рассчитывал, что он будет рядом с ним, как только возобновится суд. С Соней, которая ждала, что он появится на ее вернисаже сегодня вечером. Она сказала, что ей нужно, чтобы он был рядом, и его смерть стала бы просто еще одним предательством среди остальных.
Если бы у него был еще один шанс, он сделал бы все, что угодно. Может быть, ему следует сменить курс. Оставить работу в полиции и заняться чем-то совершенно другим. Но какой смысл задумываться об этом сейчас. Какой вообще смысл делать это теперь, когда…
Внезапно он понял, что все стихло. Что кости больше не ударяются о пластиковый стаканчик. Давно ли они перестали прыгать, он не знал. Он знал только то, что кости вынесли свой вердикт. Свой приговор.
— Ты не собираешься посмотреть, что выпало? — спросил Милвох тоном, который невозможно было как-то охарактеризовать.
— Просто делай то, что должен, и постарайся покончить с этим как можно скорее, — сказал Фабиан и открыл глаза.
Ким Слейзнер поспешил свернуть за угол на Столтенбергсгаде, направляясь на Бернсторфсгаде, прижимая к уху телефон, в котором слышались гудки. Он шел быстро, но не настолько, чтобы сильно вспотеть. Все для того, чтобы не оказаться на месте потным и излучающим отчаяние. Ведь начальником был он, а начальники не приходят с кругами от пота на подмышках, как будто потеряли контроль над ситуацией.
Это уж точно. Это его организация, его город и его страна. Здесь он принимает все важные решения, он отдает приказы. А не какая-нибудь долбаная амеба, подхалим, который даже не знает, в какой руке держать член.
Но почему она не отвечает, долбаная дура? Почему она заставляет его ждать, когда до этого потратила полдня, пытаясь дозвониться до него? Странно было то, что сигналы просто продолжали идти в трубке. Ни автоответчика, ни сообщения об ошибке. Ничего, кроме одних гребаных гудков.
По крайней мере, от полицейского участка до Тиволи было не более четырехсот-пятисот метров, так что уже через несколько минут он был на улице Титгенсгаде, где царил полный хаос из машин, велосипедистов и пешеходов, которые не знали, куда им деться. Не говоря уже о всех долбаных журналистах и любопытных, преградивших ему путь.
— Эй, ты! — крикнул кто-то позади него как раз в тот момент, когда ему удалось пробраться сквозь толпу и добраться до оцепления. — Повернись. Посторонним лицам сюда доступ запрещен.