Ничего — хорошо жили. Иван Андреевич прошения и купчие составлял, советы давал, его в городе уважали. Потом — сам сынка грамоте учил. Другое дело — что зрение с каждым годом все хуже делалось, писал, чуть ли не носом по бумаге водя. Авдотья вела дом, со всеми хлопотами справлялась сама и даже за три дня до родов белье стирала.
Сына окрестили Никитой — так она хотела, а муж не возражал. Более того, ни разу ни в чем Авдотью не упрекнул. И вел себя так, как полагается немолодому отцу шустрого дитяти.
Заботы о Никитушке как-то даже сблизили их. И Авдотья не возражала, когда немолодой супруг решил осуществить в постели свое супружеское право. Это было как будто знак, что они — доподлинно родители Никитушки. Она даже сама его обнимала.
Незадолго до приезда Гаврилы старый подьячий умер — всем бы такую кончину мирную и непостыдную, думала Авдотья, устраивая похороны. Ушла с корзинкой на торг, вернулась — муж лежит на лавке под образами. Видать, понял, что дело неладно, и успел добрести…
А потом приехал его внук Гаврила. Он остался в деревнинском роду за старшего.
Гаврила объявил, что забирает ее с Никитой в Москву — так будет лучше для отрока. Никита для всех — сын покойного Деревнина, Гаврила — внук, стало быть, отрок ему дядей приходится. Когда в семье много детей, и разница между старшим и младшим достигает двадцати лет, такое случается; забавно, однако дело обычное.
Авдотья воспротивилась. В дело вмешались дочки. Они тоже считали, что маленькому братцу лучше жить в Москве, — так сказали. А подоплекой было понимание: о матушке с братцем придется заботиться, подкармливать, дрова им на зиму запасать. Муж-то, добытчик, помер и большого наследства не оставил. Дочки же, Аннушка с Василисушкой, не желали ссориться с мужьями из-за трат на тещу. Понять это можно — обе стали хорошими и даже прижимистыми хозяйками.
Словом, выпроводили они Авдотью из Вологды.
Чем ближе к Москве — тем пасмурнее делалось на душе. Никитушка радовался — ему Гаврила обещал всякие диковинки показать. Авдотья же понимала — там каждый камушек будет напоминать о другом Никите, о единственно любимом.
Ее любовь к сыну была продолжением любви к Никите — в лице отрока она видела милые сердцу черты, и чем старше становился сын — тем эти черты были определеннее; младенческие пухлые щечки пропали; рот растянулся — улыбка сделалась от уха до уха; нос вытянулся; светлые волосы стали совсем отцовские — так же падали на лоб. Возлюбленный понемногу возвращался к ней…
Гаврила для начала поселил их у Настасьи, своей матушки, невестки покойного мужа. По глазам и всей повадке Настасьи Авдотья поняла — та знает, что сын — не от мужа. В ту пору они обе жили в Вологде, и если Гаврила, которого Чекмай забрал с собой на войну, не знал про побег Авдотьи с Никитой и про ее возвращение, не стал вычислять, что в котором месяце было, то Настасья — не дура… Ничего Гавриле не говорит — и на том спасибо!