«В один прекрасный день за каждым из нас придет такая дама, и тогда… А потому налейте мне водки и запишите в долг», – говорил герой Лямпе. Дама-совесть, дама-мститель, дама-смерть. Этот учитель Лямпе – не тот милый чудак – учитель Удря в комедийной мелодраме «Безымянная звезда». Всемирно известный швейцарец, философ и пессимист Дюрренматт не очаровательный румынский драматург Михаил Себастьяну – он же Иося Хохнер. Гриша прекрасно сыграл, и в очередной раз, забыв все невольные мои нанесенные ему обиды, спас друга. Было это в 89-м году.
А вскоре нам с Гришей выпала доля вместе уехать в эмиграцию в Израиль. У каждого из нас были на то свои причины. Григорий Моисеевич уже был очень немолод – за шестьдесят. У него была семья, ничего не зарабатывающая жена-актриса Катя, еще не закончившая музыкальную школу дочь Алена и старая мама-пенсионерка, в прошлом знаменитая актриса еврейского театра. Надо сказать, что отец Гриши был еще до революции очень известным актером и гастролером. Его знала и любила аудитория, понимавшая язык идиш. Когда-то аудитория была чрезвычайно обширной во всем мире. По миру-то и гастролировал Моисей Лямпе, Гриша рассказывал мне, что отец хотел увезти и юного Гришу, и свою жену в Польшу или Америку, но не произошло. И вот сын Моисея, Гершель Лямпе увез-таки свою семью в Израиль, где начинался возглавляемый эмигрантом из России режиссером Евгением Арье театр «Гешер», что по-русски означает «мост». Мост между театральной Россией и русскоязычными, а потом и ивритоязычными зрителями, проживающими на Земле обетованной. Произошло. И знаменитый теперь театр «Гешер», и наш отъезд тогда, в 91-м году. Но тому предшествовали сомнения, переживания, неуверенность, споры-разговоры, которые мы вели с моим другом. «Миня, ну как мы с тобой там будем без нашей Москвы, без ее Покровских ворот, без телевидения, концертов, кино? Ведь мы всю нашу жизнь прожили здесь. Здесь был и Госсет, и Гончаров, и Эфрос, а у тебя Охлопков еще, Ефремов. А там? Ну какое отношение я, например, имею к Израилю, будь он трижды прекрасен? А ты вообще полуеврей тем более», – так говорил Гриша. Однако оба мы по собственной воле оказались в Израиле. Я на четыре года, Гриша – навечно. Он буквально сгорел там от поразившей его страшной болезни. И даже прославленная израильская медицина не смогла его спасти. Лежит теперь Гришенька под одной из тысяч плоских израильских плит на Тель-Авивском кладбище, куда навестить, посидеть у могилы, выпить за упокой души не тянет – атмосфера не подходящая. Да и не в традициях там вовсе.