* * *
Мутный желтый свет вновь озарил комнату. Посреди ее стоял Павел Александрович со свечой в руке.
— Так, Валериан, — сказал он сурово, — ты все-таки за свое?
Валериан Платонович вспылил.
— Какое тебе дело? Что ты суешься? Иди спать!..
Он овладел собою и понизил голос.
— Ссориться и поднимать шум сейчас я не хочу. Ты можешь отложить твое благородное негодование на завтра?
Тася, в первый момент смущенно отскочившая в сторону, теперь оправилась. Завернувшись в свой халатик, она с любопытством наблюдала, чем кончится эта многообещающая сцена. К ее неудовольствию, Тенишевский явно хотел избежать скандала. Тася почувствовала себя оскорбленной.
— Завтра я скажу тебе то же, что и сейчас, — отрезал Дорогов, — ты поступаешь гнусно.
Глаза Тенишевского сверкнули. Он сжал кулаки. Но снова с усилием сдержался.
— Павел, — проговорил он сдавленным от волнения голосом, — завтра будем об этом толковать. Сегодня поднимать шум я не могу.
Тася презрительно вздернула плечи.
— Я пошла наверх, — сказала она, направляясь к двери, — г-н Дорогов будет вас тут учить хорошему поведению, так мне это слушать скучно. Только вы, Валериан Платонович, не трусьте, выпейте воды.
Она прошла мимо них, шурша шелковым халатиком, и скрылась в темноте.
— И я отправляюсь спать, — твердо заявил Тенишевский, — в третий раз повторяю тебе, что шуметь нельзя.
Он пересек комнату, но в дверях остановился, едва сдерживая себя, и обернулся к Дорогову.
— Я ничего еще не знаю толком, но наше дело подвергается риску. Понимаешь? Это важнее, чем твоя дурацкая сентиментальная мораль!
Легкие шаги его прозвучали по двору. Дорогов постоял в раздумье с минуту, потом прикапал свечу к столу и стал набивать трубку.
«Валериана положительно пора обуздать, — подумал он. — Нельзя допустить, чтобы простая, неопытная девушка становилась его игрушкой. Пусть в Шанхае упражняется на светских дамах, там я ему не помеха. Здесь дон-жуан-ство это ему придется спрятать в карман. Не захочет — заставлю».
На последние слова Валериана Платоновича о риске, которому подвергается их дело, Павел Александрович не обратил никакого внимания.
«Обычная мнительность его и нелепая подозрительность. Целый месяц уже бьет Валериан тревогу, а пока что все идет спокойнейшим порядком. Не в этом дело, а в истории с Тасей. Некрасивая история… мерзкая».
Он сел на единственный стул и задумался. Густой, ароматный дым его трубки, поднимаясь медлительными клубами, постепенно окутал его плечи, загорелые мускулистые руки и голову, склоненную над некрашеным столом.
* * *
Тенишевский быстро поднялся на крышу и лег на свою циновку. Ему было о чем поразмыслить. Вмешательство Дорогова в его отношения с Тасей не очень его беспокоило, но все-таки злило. В конце концов, Тася была ему не нужнее прошлогоднего снега и дело шло тут скорее об уязвленном самолюбии Валериана Платоновича. Тенишевский в этом вопросе решил просто не уступать и размышлениями на эту тему себя не затруднял. Но роль защитника, которую принял на себя Дорогов, наводила Тенишевского на другие тревожные мысли. Очевидно, что посвящать Павла в тайну исчезновения Елены, раскрытую Ваном, никак не приходилось. Если бы Валериан Платонович это сделал, был бы риск, что Дорогов бросит все, на самом пороге Гуй-Чжоу откажется от платинового предприятия и отправится спасать Елену. Это было бы вполне в духе его «сентиментальной морали» и Валериан Платонович имел серьезные основания опасаться такого оборота дел. С другой стороны, после того, что сказал Ван, даже если только одна пятая часть его слов была правдой, открывалась темная картина участия г-на Лю в похищении Елены. Для чего он это сделал? И не логично ли предположить, что и остальным девушкам грозит с его стороны нечто подобное? Интересы платинового дела, которое Валериан Платонович считал все-таки главным, требовали, чтобы он отодвинул на второй план все, что не касалось платины, в том числе и г-на Лю с девушками. Но не мог же он, зная о том, что случилось с Еленой Зубовой, бросать и остальных на произвол этого загадочного субъекта? Вдобавок, при решении такой дилеммы, Тенишевский был предоставлен сам себе. Обсуждать с Павлом все подробности теперь не приходилось. Он был уже не друг, а придирчивый критик и наставник. Самолюбивый и своевольный, Валериан Платонович был искренне возмущен поведением Дорогова. Он мог посоветовать, высказать свое мнение, а не лезть с нотациями и чуть не с угрозами.