Впрочем, теперь, сидя под тентом на корме катера с головой, повязанной полотенцем, Валериан Платонович был занят совершенно иными заботами, в которых Тася не играла никакой роли.
Обстановка путешествия заставляла его призадуматься. Поведение Лю становилось все более подозрительным. Прежде всего, его поступки никак не вязались с его положением антрепренера. К коммерческой стороне дела он был как будто совершенно равнодушен, спектаклей с самого Сиан Тана нигде не было. Бегство Елены тоже не произвело на него никакого впечатления.
«Что он — опиекурильщик, что ли? — рассуждал Тенишевский. — Тогда ему, конечно, все на свете безразлично, даже если он и прогорит с этим делом. Была бы трубка…»
Но самое тщательное наблюдение не дало результатов. Лю курил только табак. Иначе его выдал бы запах опиума, заглушить который невозможно.
Прямых указаний на какие-либо махинации со стороны Лю ничто не давало. Его постоянные отлучки могли быть, действительно, вызваны коммерческими операциями, которые он повсюду совершал, а в остальном он вел себя скромно и даже замкнуто. Деньги еще в Чан Ша заплатил всем вперед за месяц и обещал дать еще по приезде в Гуй Ян, так как не хотел везти большой суммы наличными с собою…
Но, несмотря на все эти утешительные данные, некий червь сомнения беспрестанно точил Валериана Платоновича и заставлял его быть настороже. Он в десятый раз осмотрел и смазал свой револьвер и спрятал его в футляр от фотографического аппарата. Патроны в коробках от какао хранились у него на самом дне чемодана.
Посвящать Дорогова в свои соображения Валериан Платонович не хотел. У Павла была на этот счет своя особая точка зрения. В сомнительном поведении Лю Дорогов не видел ничего угрожающего и все подозрения относил за счет беспокойного характера Тенишевского. Сбить его с этой позиции можно было, только сообщив или показав ему что-нибудь действительно изобличающее Лю.
Вана Валериан Платонович не задумываясь определил, как человека подлого и трусливого. В настоящий момент, сидя с сигаретой под тентом, он как раз и был занят размышлениями о том, что хотя Ван и подлец, но подлость его должна быть использована, а не пропадать втуне. Дело было за тем, какое ей найти применение.
Дорогов подошел к нему без пиджака, в шлеме, сдвинутом на затылок. Те-нишевский посторонился.
— Садись, Павел: я тут рассуждаю сам с собою. Слыхал польскую поговорку — «добже собаци и муха в студне»? Вот на эту тему я и философствую.
— Какая еще муха? — с неудовольствием спросил Дорогов, усаживаясь рядом с Тенишевским на доски палубы. — Несерьезный ты какой-то, Валериан. Вот я с тобою как раз поговорить об этом хочу…