– Не зацикливайся на этом…
– Вообще-то я сам все испортил… – Но тон Хилари был совершенно спокойным. – Увиделся с Хью лишь незадолго до смерти Селии. Лавинию я не видел года два, а Блоссом и того больше. Они всегда жутко извиняются, что у них не вышло приехать. Тебе так повезло с мальчиками и Аишей. Жаль, я не владею секретом, как сделать так же.
– Просто повезло, – сказал Шариф. – Этого нельзя уметь.
– Но времена меняются, правда? – заметил Хилари. – До людей постепенно доходит, что другая религия – не повод убивать ближнего.
– Тоже верно, – согласился Шариф. – А иногда и религия меняется. У моего деда…
И осекся. Прямо у него за спиной послышался шум: кто-то довольно настойчиво стучал в стекло двери во внутренний двор. Он поймал себя на идиотской мысли, что сосед много лет держал затворницей жену и прятал ее от мира и от него, Шарифа, и теперь она хочет привлечь внимание. Обернувшись, сначала он не смог разглядеть ничего, кроме полумрака комнаты. Тут его внимание привлекло какое-то движение в самом низу двери. Это оказалась питомица Хилари, существо, которое он звал Гертрудой. Ее голова билась о стекло. Когда она не двигалась, голова ее смахивала на камень, зеленовато-серый и покрытый коростой от старости. Животное не знало, что такое стекло. Ударялось головой о препятствие, отступало, замирало, но тут же забывало и снова принималось крушить препятствие. Хозяин тоже это видел, но ничего не предпринимал.
– Так что там твой дед? – спросил Хилари.
– Да нет, ничего… – Шариф намеревался пуститься в рассказ о себе и своем семействе, но вовремя вспомнил совет Назии: не стоит разглагольствовать о себе так, как обычно.
– Но все-таки…
– Да ерунда. Дед был полигамен. Женился сразу на двух. Мой отец не знал, какая из них его мать, так что звал так обеих. Большая мама, маленькая мама. Теперь такого нет.
– И неважно, – сказал Хилари. – Все меняется, и в конце концов сына восьмидесятивосьмилетнего соседа отскребают с гудрона перочинными ножиками и совочками терпеливые дворники.
– У моего деда было две жены, но ни отец, ни я о таком даже помыслить не могли. Все меняется, а порой и к лучшему. Пойдем, посидишь с Назией хотя бы сегодня, – повторил Шариф.
– Да ну, какой из меня теперь гость! – возразил Хилари.
– Неважно, – откликнулся Шариф.
Спустя годы Лавиния не могла удержаться, чтобы не искать все, что писали о событии, теперь известном как 7/7. С заметок и статей о брате – посмертная слава которого, казалось, превысила прижизненную, – она скоро переходила на рассказы о судьбах обычных пассажиров метро или автобуса. Читала, что делалось для пострадавших и погибших, слушала их голоса. Однажды вместе с Джереми сходила на собрание тех, кто выжил или потерял близких. Неудачно. В какой-то момент один из участников начал рассказывать свою историю: он был прикован к инвалидному креслу, обе ноги ампутированы выше колена. Лавиния слышала в его голосе напряжение и сдержанность, видела тревогу во взгляде, которым он окидывал комнату. Он выжил, а братьям, женам и детям многих из собравшихся это не удалось. Здесь царил своего рода неписаный закон: выжившие не особенно пускались в подробности в присутствии близких погибших. Джереми крепко сжал ее руку. Он был неизменно нежен, но лишь с ней. И с церемонной почтительностью выражал уважение к памяти Хью.