Среди прочего там звучало много замечательных стихов: поэты с удовольствием посвящали ей стихи. В частности, например, Женя Евтушенко написал ей замечательное стихотворение, которое нигде не печатал:
Живу я неустроенно, заморенно,
Наивно и бесплодно гомоня.
Но знаю: Вы, Евгения Самойловна,
Хоть чем-то, да покормите меня.
Мои грехи не будут мной замолены, —
Всё некогда: спешлива жизнь моя.
Но знаю: Вы, Евгения Самойловна,
Помолитесь тихонько за меня.
И все, кто жизнью и собою сломлены,
Приходят за спасеньем к Вам в свой час.
Но кто же Вас, Евгения Самойловна,
Покормит? Кто помолится за Вас?..
Это было самое грустное из поздравлений, но тем не менее оно было. Там же Давид Самойлов прочитал стихи, про которые с тех пор все знают, но не все помнят, что под их названием проставлены буквы: «Е. Л.». Написаны они тоже ровно к пятидесятилетию моей мамы:
Я зарастаю памятью,
Как лесом зарастает пустошь.
И птицы-память по утрам поют,
И ветер-память по ночам гудит,
Деревья-память целый день лепечут...
Короче говоря, там происходило много чего замечательного. И в частности, Боря Ласкин, который был ведущим этого поздравительного «концерта», объявлял: «А теперь проездом из города Парижа в Москве случайно на сутки застрял известный шансонье Александр Галич», — и Саша с гитарой пел песенку, которая тоже больше нигде не исполнялась:
Ах, вальсок, вальсок!
Хриплый голосок,
Ты воспой её ум и доблести,
Доброту её подтверди, вальсок,
Чтоб от кажного — по способности.
Ах вальсок, слова любви!
Это ж факт, что се ля ви.
Среди всех невзгод, среди всех стихий
Женю милую я всегда найду —
В преферанс сыграть, почитать стихи, —
Чтоб от кажного — по труду.
Ах, были эти, стали те.
Либерте, эгалите.
А года не в счёт.
Далеко ж ещё
И до старости, и до древности.
А количество, и предел, и счёт —
Чтобы кажному по потребности.
Ах, были эти, стали те.
Либерте, эгалите.
Долголетия, долгочасияля ви.
В этот милый день пожелаем Вам.
За здоровие и за счастие —
Чтобы кажному по сту грамм.
Ах вальсок, слова любви!
Это ж факт, что се ля ви
Записывали мы этот капустник в разных местах. И получали огромное удовольствие — в том числе и от общения. От этого капустника сохранились только листки с маминой записью. Она была мудрой женщиной: весь капустник она перевела собственной рукой на бумагу. А магнитофонной плёнки — давно нет. Отдал магнитофон и долго не вспоминал о нём. Пока эти тексты не превратились в Память, я о них не думал. А когда ощущение Добра стало потребностью Памяти, оказалось, что — опоздал.
Это был, наверное, пожалуй, наивысший пик наших добрых взаимных отношений с Александром Аркадьевичем.