18 июля
Вчера на Павловской площади меня окликнул чей-то голос. Я обернулся и увидел моего бывшего ассистента знакомого Б. А. Никитского. Рядом с ним стоял какой-то гражданин средних лет, на которого я не обратил никакого внимания. Никитский стал меня расспрашивать относительно моей поездки в Германию. Зная, что он психически не вполне уравновешенный человек, я сначала отвечал ему очень сдержанно. Но он почему-то настойчиво стал добиваться от меня подробностей. Моя бдительность ослабилась, и я стал отвечать более откровенно. Разговор принял примерно следующий оборот:
Никитский. Какие же у вас впечатления от поездки?
Я. И хорошие, и плохие.
Никитский. Может быть, у вас были тяжелые моральные переживания?
Я. Да. Были и такие.
Никитский. А где вы служили в Германии?
Я. В течение десяти дней я служил в качестве врача в «трудовом» лагере для русских рабочих в Нейкельне, на южной окраине Берлина.
Никитский. Говорят, что с рабочими плохо обращаются?
Я. Да. Неважно. В этом-то все и дело! В министерстве по восточным делам (Ostministerium) мне предложили подать по этому поводу письменное заявление и рассказать, что делается в том лагере, где я был. Я изложил всю правду про голод, побои, издевательства. А теперь меня обвиняют чуть ли не в большевизме.
Незнакомец. Очевидно, вы написали только то, что видели лично?
Я. Да. Написал только правду.
Никитский. Какие же последствия?
Я. Неприятные. Меня вызвали в гестапо для объяснения.
Никитский (представляя мне незнакомца). Разрешите вас познакомить: это сотрудник гестапо!
Я понял, что стал жертвой провокации, и постарался смягчить мои прежние слова относительно бедственного положения русских рабочих в Германии. Я заявил также, что политикой я никогда не занимался.
Незнакомец хотел предложить мне свои услуги для разъяснения этого дела: «Как член тайной полиции я, может быть, могу…» Но я поспешил прервать его: «Нет. Благодарю вас. Это дело, кажется, уже закончено. Не стоит его возбуждать вновь!» Обменявшись еще несколькими фразами, мы расстались.
Когда я рассказал моей жене, что произошло, она побранила меня за мою неосторожность. Я вполне согласен с тем, что вел себя необдуманно. Но кто мог предположить, что Никитский так подведет меня. Ведь это настоящая провокация. Как он смел так настойчиво задавать мне подобные провокационные вопросы в присутствии агента немецкой тайной полиции. То обстоятельство, что он психически не вполне нормальный человек не может извинить его. По-видимому, он устроил все это сознательно. А ведь я мог ляпнуть и нечто похуже. Я мог в присутствии гестаповца обругать их или назвать Гитлера соответствующими подходящими для этого эпитетами. В таком случае арест, пытки в гестапо и расстрел были мне обеспечены.