— Калачи горячи, что ни есть из печи, сайки московские. Пожалуйте-с!
А на другой стороне, у гранитных перил, старикашка-торговец располагает свою выставку с яблоками, орехами и всяким пряником. Рядом с этим десертом помещается другая выставка, содержание которой нетрудно за несколько шагов угадать по одному только запаху — это изделия «метрдотелей» из гусачных[218] заведений Вяземского дома[219], изделия сии суть бычьи внутренности: печёнка и рубцы, которыми можно полакомиться не только за копейку серебром, но и за грош, даже отрежут их, коли угодно, и на медную денежку. Немножко подальше от рубцов и печёнок у спуска набережной останавливаются ручные тележки, и на каждой из этих тележек толстая баба в платке и шугае[220]. Бабы эти необыкновенно бойки и задирчиво-тараторливы, они то и дело брехают да переругиваются между собой, и каждая старается перекричать друг дружку.
— «Кавалер» или «мужичок поштенный», — кричит обыкновенно такая баба прохожей «сермяге[221]» или солдатскому «пальту». — Слышишь ты, кавалер! Картофельцы не хошь ли варёной? Только что наварила. Сама варила, вон сейчас вывезла!
«Пальто» или «сермяга» подходит и останавливается перед бабой.
— Картошка что ль? — вопрошает он, хотя сам вполне убеждён, что это именно не что иное, как только картошка.
— Картошка, родимый, картошка, — приветливо ответствует баба.
— Варёная, что ль?
— Варёная, родимый, варёная.
— Да, может, не доспела?
— Ну, вот те и на! Пёс экой, право пёс! Чего лаешься тут? Ты напреж купи да отведай, а потом давай хаять да лаяться. Видно, в карманах-то звякало не ночевало? Свищет?
— А ты молчи! Потому — как ты баба — одно слово торговка, так ты и молчи. Покупателев не забижай!
— А сам чего лаешься? Что ж за эфто вашего брата хвалить, что ли?
— Не хвалить, а сказано — покупатель, потому, значат, я и могу.
— Покупатель! Чего кочевряжишься-то? Покупатель… Хорош покупатель, а сам ещё и денег на ладоху не выложил.
— Ну, не сумлевайся! Вот те и деньги. Небось про весь твой товар, пожалуй станет, да ещё и тебя в придачу прихватим.
— Ну да, как же, прихватите! Чего голчить-то! Ты деньги выкладывай! На сколько те картошки-то?
— Вали на копейку!
— Ишь, чёрт! Купил на копейку, а на пятак наругался! Ну уж народец, право! — тараторит торговка, подымаясь с тележки, и из-под седалища своего, коим служил чугунок, наполненный её товаром, и покрытый тряпицей, вынимает она в горсти пять картофелин, кои тут же с рук на руки передаёт своему покупателю.
— Ты что ж это, тётка, сама так на товаре-то и сидишь? — вопрошает он балагурочным тоном, облущивая кожицу.