должен жениться на юной 19-ти летней Марусе
[856], дочери великой княгини Марии Лейхтенбергской
[857]. Между тем, принц остается здесь еще на три недели по специальному приглашению императора, а, Маруся, говорят, очень его любит. Но из свадьбы, о чем я пишу
совершенно секретно, ничего не выйдет.
Греческая принцесса — дочь грациозной Марии! Сама Маруся, говорят, до смешного похожа на императрицу Екатерину II, настолько, что в ее окружении есть даже один, похожий на Орлова
[858]. Но так не пойдет
[859]!
Что касается твоего вопроса: я сегодня не советую ни одному немцу поступать на русскую службу. Современная и будущая Россия — самая страшная страна, которую себе только можно представить. С тех пор как вместе с Николаем ушел в могилу ореол армии, финансов, дипломатии и тому подобного, стало проявляться все самое отталкивающее в этой стране. Ты не знаешь сегодняшней России! Каждый хотел бы покинуть сейчас Россию, даже самые закоренелые петербуржцы как, например, Плессен, говорят в доверительных разговорах об этом.
А напротив — наша добрая, любимая, красивая Германия со своей угрюмой Померанией, своими высокомерными косными чиновниками, своими хитросплетениями, своими невежливыми жителями, своими порой плохо танцующими, плохо говорящими по-французски, плохо выдрессированными господами и дамами — но она остается единственной страной в мире, где можно найти внутреннее спокойствие и удовлетворенность и которой мы, слава богу!, принадлежим. Лишиться своего германского гражданства в 1860 г., чтобы стать российским Tschinownik, — это преступление против себя и отечества.
Мой Паша сейчас — в ужасном смятении. Вследствие пребывания в Берлине, тамошней нерешительности и неразберихи в нем вновь закипела кровь. Кажется, он считает, что скоро наступит его время. Состоится ожесточенное заседание палаты, Шлейниц выйдет из себя, потребует своей отставки — тогда-то паша и надеется вступить в должность. Но есть еще один большой вопрос: подходит ли он сам для Пруссии? Подходят ли пруссаки ему? В эти тихие, ограниченные обстоятельства (врывается — В.Д.) вдруг этот вулканический дух! Когда он неистовствует по поводу внешней политики Пруссии, я понимаю его. После Кастельфидаро[860] Берлинский кабинет нацелен на энергичные действия: «Мы можем лишь глубоко сожалеть о действиях и принципах сардинского правительства и высказывать свое неодобрение этих принципов и их результатов в самой решительной и основательной форме».
Можно ли во что-то верить?!
В величественную Германию! Как часто я думаю о словах деда, который из своего дома на Неве с грустью провожал взглядом каждый из проходивших по реке в сторону Германии кораблей: «Германия! Под этим словом я думаю о единстве, о своей