Русскому не хватает спокойного взгляда, постоянства работы. Вместо этого он с удовольствием прогуливается по широким просторам несбыточных фантазий. А крестьянин? До сих пор дремлющая в нем мысль о том, что земля принадлежит его собственности, пробудилась. Огромная масса постепенно пришла в движение. Бывший министр внутренних дел Бибиков[565] сказал: «Вы еще увидите, что топор русского крестьянина рубит сильнее, чем французская революция».
Всеобщее недовольство. Дворянство, даже если оно более и не осмеливается так публично выступить как при Александре I, за исключением некоторых, неистовствует в отношении этой крестьянской истории; оно, конечно же, думает, что более и нельзя было бы потрясать положение вещей. А дорогой император? Офицеры, у которых не осталось энергичного, грубого императора, называют его: «Staraja baba».
«Il existe bien encore au sein de la noblesse russe quelques esprits immobiles qui croient à la possibilité de maintenir quand même le vieux régime du servage, comme il existe en Belgique parmi les classes ouvrières de vieux fileurs et de vieux tisserands qui sont persuadés, que le règne de la vapeur passera et qu´on sera bien obligé d´en revenir aux métiers à filer et à tisser a la main[566]».
Теперь, из этой темной бурлящей народной массы с ее желаниями и надеждами на лучшее будущее, рождающимися в убогих мазанках, из удушливой атмосферы московитского чиновничества — к сияющей высоте полубогов империи: императорское торжество в великолепном здании, восстановленном с большой быстротой после пожара при Николае, когда обрушилась крыша и императорская фамилия чуть не была раздавлена[567]: придворный бал в Зимнем дворце. Какое изобилие богатства и блеска вчера вечером! Волшебный ужин. Необъятный бело-золотой зал в мягком свете неисчислимых свечей, высокие стены, украшенные цветами и растениями; императорский стол с золотым сервизом, о котором папа так много рассказывал, все остальные столы с тяжелыми серебряными канделябрами и вазами — а при входе в зал: увертюра из «Вольного стрелка»[568] — было великолепно.
Железная дорога в Лугу открыта. Одним из первых дел, которое обсуждалось в Совете министров, стал процесс Железнодорожного общества против Чевкина. Последний вопреки §3 Устава требовал, чтобы с самого начала были заложены две железные дороги. Общество было несогласно, подало в суд, и Чевкин с шумом и треском был осужден Советом.
13/1 января я был вместе с шефом и Вертерном у императрицы-матери на целовании руки. У нее со мной был такой длительный разговор по поводу моей работы, что Мейендорф повторил ей дважды, что врачи запретили ей много говорить. Но она продолжала и, когда уже должна была заканчивать, она сказала: «Да, мы должны еще поговорить о Екатерине». О моем желании, просмотреть мемуары Екатерины любезный Лоэн сказал Ферзен