. Но я также нуждаюсь во внимании.
В первые дни все шло хорошо. Он приходил едва ли не каждый день ко мне, курил и работал у меня; мы были в почти приятельских отношениях друг с другом. У него есть привычка писать не самостоятельно, но диктовать длинные депеши. Когда он rudement[675] обратился ко мне с этим, я сказал просто: «талант писать под диктовку других отсутствует у меня совершенно». С того самого момента он более и не приходил ко мне. Его атташе Клюбер только и должен, что писать, в то время как он в своей комнате подобно пашé поднимается с места и вновь садится. Десять дней тому назад он отправил мне в 6 вечера, когда я только что отправился к Хаймбюргерам на обед, «я должен в 7 часов шифровать у него». Ничего не подозревая, я возвращаюсь в 8½, нахожу у себя Клюбера, который ждет меня уже с 6 часов. В 9 часов я был у шефа с шифром. Он встретил меня весьма высокомерно, после чего я приступил (к делу — В.Д.) и стал довольно серьезным. Он сделал мне упреки, на беспочвенность которых я ему указал и против которых я решительно выступил. Такого этому сеньору еще не доводилось терпеть. Два дня спустя я получил указ: «для делопроизводства королевской дипломатической миссии я определяю следующее: 1. ... 2. Господина ф. Шлёцера я прошу являться ко мне ежедневно в 11 часов для обсуждения поступивших дел. 3. ...». Через шефа канцелярии мне было поручено поставить на полях указа мое vidi[676] и мою фамилию. Это я выполнил. На следующий день точно в 11 часов я был у него; с самым настоящим самообладанием Tschinownik, в высшей степени холодный и степенный. Он был смущен, спросил меня, есть ли какие дела. Я коротко ответил: «нет». Он на это: «Ох, но я не то хочу сказать! Я просил Вас приходить лишь в том случае, если есть что-то на обсуждение». После этого я холодно покинул комнату. Таким образом, это «ежедневно» уже взято назад, теперь он, по-видимому, будет последовательно отменять все остальное — скорее всего я уже более не стану вновь дружелюбным. Я готов ко всему, но еще посмотрим, кто из нас двоих продержится дольше. При этом я работаю, как охотничья собака, я стараюсь изо всех сил — но любезного лица он от меня не увидит[677]. При таком обхождении сеньора позавчера я был подкреплен одним обстоятельством, письменно описать которое будет слишком длинно. Речь идет о том, что он, чтобы произвести сильное впечатление, рассказывает самые необычайные вещи; никто не знает, что есть правда, и в чем можно верить этому актеру.
С такими мне еще не приходилось встречаться! Новое учение. Приятным это дело не является, но пусть лучше неприятно, чем дать себя побороть. Уже четыре дня я его не видел. Вся работа в самом срочном порядке доставляется ему в «Демут». В министерстве в Берлине его не любят — что могло бы быть для него только рекомендацией. Оттуда он постоянно получает маленькие колкости. Во Франкфурте он создал себе много врагов. В Петербург его отправили для того, чтобы отстранить от дел