и главного лесничего
[689]. Говорят, что золото вновь вытечет за границу, но не через Штиглица, а через Томсона и Бонара. Последние, как говорят, станут теперь банкирами правительства; так, по меньшей мере, интригует Чевкин
[690].
Заем Магнуса означает: Le roman de un jeune homme pauvre et Co[691].
21 / 9 мая, вечер
Мой дорогой Шлёцер,
я тебе еще не писал, какое наслаждение я испытал от твоей работы о нашем отце. День прошел, но в самой гуще дел я пребывал своими мыслями на Брайтенштрассе[692] и в Израэльсдорфе[693] на террасе, в лесу под буками, и везде я вновь обретал нашего дорогого папу. Я по-настоящему почувствовал, чего я лишился с ним, как родительский дом в моих воспоминаниях провожает меня добрым напутствием, какое очарование этот старый добрый человек производил на меня даже издалека.
И если я теперь думаю о том, с каким спокойствием и увлечением ты, мой дорогой Шлёцер, можешь предаться мыслям о папе, в то время как я, особенно в течение последних недель, вел жизнь, которая позволяла подкрадываться лишь непродолжительным мыслям об умершем, мне твое спокойствие кажется завидным, особенно по сравнению с этим беспокойством, этой неопределенностью, этой ненавистью, которые разжег по отношению ко мне паша. Но я не могу остановиться на полпути. Поэтому-то горячие деньки будут длиться вплоть до моего отъезда.
Если бы наш дорогой отец еще жил, я чувствую, я бы не ушел так далеко, поскольку подобные отношения огорчали его, и только мысль об этом приводила бы меня к смирению. Теперь же мне его не хватает, и я не считаюсь ни с чем. Каждый раз, когда я вхожу в комнату паши, я кричу себе: «Только не становиться мягким! Никакого изумления!» Он бы и пошел на притворство примирения — но я не хочу.
И когда я осознаю превосходящую духовную силу этого человека, и внутренний голос говорит мне: «есть что-то в нем, почему я хочу назвать его господином», — я не слушаю этот голос. Он должен осознать свою неправоту по отношению ко мне. Политическая полемика — в политике он настолько же непостижим, как и в своем личном общении — это другой вопрос. Кто же приподнимет здесь завесу над будущим!!
Воскресенье, май 1859
Моя книга скоро будет издана. Я накануне представил ее господину ф. Бреверну, который очень хорошо знает здешнюю цензуру и настроения. Он не нашел ничего предосудительного, кроме того места, в котором об императрице Екатерине сказано: «Ее инициативность, окруженная не имеющей чувство меры жизнью, всегда одерживала верх». Это, пожалуй, может быть изменено, чтобы не усложнять Фридерику Магнусу