и Абекена самые дружественные письма. J´attend mon astre
[714].
Мейендорфы в восторге от моей новой книги; он передал свой экземпляр, который я ему подарил, молодой императрице[715], указав на то, что я не мог передать экземпляр ей лично, чтобы не оказаться в положении охотника за орденами, что она поняла.
Вернется ли Бисмарк — в этом нет никакой уверенности. Это должны решить врачи; его жена[716] не понравится здесь, она не подходит для салонов, не знает французский. В то время как он лежал в Берлине, ни один человек, ни один министр, и даже принц-регент не побеспокоились о нем. Его там не любят, но его боятся. В сущности говоря, его боится весь свет, кроме меня — поэтому и его ярость против меня.
Он неожиданно сдал свои позиции в споре. Он всегда был болезненным, нервным и раздраженным. Одному из здешних коллег он незадолго до своего отъезда открылся, что он никогда не имел таких серьезных политических неприятностей, как здесь в Петербурге. Говорят, что некоторые люди рассказали ему, что я остроумно-либерализирующий дипломат, любимец принцессы Августы[717] и еще подобную бессмыслицу. Кроя, которого он сам и подыскал для себя, шесть недель тому он признал ужасным и более ничего не хотел, как иронизировать вместе со мной над ним; но по этому поводу особенно не балагурилось, поскольку я совершенно не иду с ним на такую приветливость, да еще и отказал ему в приглашении на обед и дважды — от сигар. Он должен прежде заучить, что есть самостоятельные люди. Судя по всему, предстоящая зима будет чем-то особенным: паша, фрау паша, Крой (!), затхлый, грязный дипломатический отель, в котором я, конечно же, не живу, но в котором все же часто бываю. Об отдыхе я не могу и подумать, во-первых, потому что здесь без меня встанет весь механизм, во-вторых, так как, если я отсюда хоть раз уеду и появлюсь в Берлине, не захочу повторно возвращаться сюда; такая поездка в отпуск ex abrupto[718], во время которой придется еще уговаривать Шлейница и Теремина, не радует меня.
Но в жизни все происходит совсем по-другому, нежели мы, простые смертные, это себе рисуем.
Пока что ежедневные купания в Неве при температуре 11½ градусов — превосходны!
26 / 14 августа 1859
На вновь сделанный заем Штиглиц подписал Бонара, Магнуса и проч. на 500000 фунтов стерлингов; но он не был осуществлен[719]; вместо 12 миллионов в целом было подписано только на 5 миллионов фунтов. Что теперь? Гагемейстер любит придумывать что-то новое. Как запутана российская финансовая система, ты знаешь прекрасно. Ни к кому нет доверия.