Настоящий выход эрудиция Нагибина получила в серии телевизионных передач середины 80-х – о Бахе, Тютчеве, Анненском, Лескове, Лермонтове, Аксакове. (Говорю о тех, что видел сам, хотя слышал восторженные отзывы о других его передачах: о Глебе Успенском, Афанасии Фете, скульпторе Анне Голубкиной, еще о ком-то.) Сам он скромно называл это «учебным телевидением».
Я был свидетелем того, как делалась передача о Лескове. В мае 83-го года Юрий Маркович пригласил меня с собой в поездку в Орел. Это было замечательное трехдневное путешествие на его машине. Основную часть пути за рулем был водитель Нагибина, но раза два его сменял сам Юрий Маркович, он любил порулить. Часть съемок должна была происходить в орловском музее Лескова. Мне казалось, что Нагибин должен был бы на целый день погрузиться в музейные экспонаты, чтобы напитать себя лесковским духом. Ничуть не бывало. После завтрака он сказал мне: «Давайте сходим в Музей писателей-орловцев». Этот замечательный музей был посвящен авторам, не заслужившим, согласно загадочной советской табели о рангах, отдельных музеев – Фету, Писареву, Пришвину, Леониду Андрееву, Бунину (последние двое обрели в Орле собственные музеи уже в 90-е). О Борисе Зайцеве, как злостном антисоветчике, речь тогда идти вообще не могла. Мы осмотрели музей, восхитились цветными фотографиями, снятыми Леонидом Андреевым около 1909 года, подивились некрасивости бунинской возлюбленной Вари Пащенко, после чего Нагибин предложил: «Теперь айда в музей Тургенева! Это совсем рядом. – «А когда же вы к Лескову будете готовиться? До съемки два часа» (в музейный зал нужный свет приходил во второй половине дня). – «А что мне к ней готовиться? Я готов».
И действительно, сев перед камерой, Нагибин заговорил так, словно всю предшествующую неделю репетировал свой текст. Перед ним лежало что-то вроде блокнота, но он ни разу не опустил в него взгляд. Рассказывая о жизни Лескова, о его странствиях по России и враждебных отношениях с либеральной общественностью, он легко и свободно упоминал десятки имен, мест и обстоятельств, и ни одна фраза в этой речи не была случайной – все вели к главной мысли, огласить которую прямым текстом было нельзя: что Лесков – олицетворение незамутненной сути России, ее самодостаточности. Мне кажется, в телевизионную версию попало не все – по- моему, исчез большой кусок о киевском периоде жизни Лескова и другой, о повести «Островитяне». По режиссерскому настоянию в заключительном кадре Нагибин отвешивал поклон лесковскому памятнику на одной из площадей Орла. И зря: он вложил в свою речь столько выношенной с юности любви к Лескову, столько понимания его писательской и человеческой судьбы, что эта протокольная формальность гляделась лишней.