твердо знаю, что «Дар» входит в круг лучших романов мировой литературы, будучи одним из дюжины главных романов литературы русской.
Но есть книга, которой я не в состоянии выставить свою отметку. Это «Истинная жизнь Себастьяна Найта». В 1995 году я познакомился с Дмитрием Владимировичем Набоковым, сыном писателя (и с его очаровательной женой Сереной Витале), и был рад услышать, что его отец очень любил свой первый английский роман, давшийся ему таким напряжением сил и в таких сомнениях, и ничего в нем не изменил с годами. Мне кажется, что этот роман (мало привлекающий литературоведов) – большая удача Набокова, более того – что он выше большинства других его английских романов, однако не взялся бы это доказывать: когда пересоздаешь книгу, фраза за фразой, на другом языке, ощущение целого утрачивается совершенно. Я уверен, что в романе должна была быть еще одна глава – Набоков ее либо планировал, но не написал, либо написал, но почему-то изъял. Как бы то ни было, я ощущаю фантомное присутствие этой главы. Кстати, переводя «Найта», мы с Мишей Мейлахом пришли к убеждению, что Набоков первоначально сочинял роман по-русски (по крайней мере в уме), потому что ничем не замечательные английские словосочетания вдруг оборачивались в практически буквальном переводе совсем не случайной цепочкой аллитераций: «Если бы щетина моей щеки коснулась шелка кашне, я бы лишился чувств». Совсем как в «Приглашении на казнь», помните? «Околачивались около колонн», «блевал бледный библиотекарь». Но еще больше эти сюрпризы перевода напоминают придуманные Набоковым (в том же «Приглашении») «нетки»: «…шишковатые штуки, вроде каких-то ископаемых», к которым прилагалось «особое зеркало, мало что кривое» и в нем «бессмысленная нетка складывается в прелестную картину». Но все это, повторяю, к слову.
Для меня воистину спасительна точка зрения, согласно которой творчество Набокова представляет собой единый метароман. В этот метароман входят все его книги, кроме, быть может, первых поэтических сборников, с ним загадочно переплетена его собственная жизнь[5]. Рассматривать метароман надо целиком, а выносить оценки его частям порознь ошибочно. Впрочем, читателю данной статьи и так понятно, что мои оценки – факт моей биографии, а не биографии Набокова. Принятие идеи метаромана позволило бы мне, не кривя душой, отказаться от точки зрения о каком бы то ни было упадке англоязычного Набокова. Но, признаюсь, я еще не ощутил метароман как целое. Зато давно ощутил другое. Набоков, особенно после «Дара», постоянно что-то недоговаривает, мастерски привлекая внимание к своим недоговоренностям. Он на что-то намекает, всегда позволяя истолковать намек двояко, трояко, семияко