С первого взгляда может показаться, что наш опыт киберпространства идеально вписывается в такую вселенную. Киберпространство – это тоже вселенная, не обремененная инерцией Реального, ограниченная только своими собственными правилами. То же можно сказать и о Матрице. «Реальность», в которой мы обитаем, утрачивает характер неизбежности и превращается в сферу произвольных правил (установленных Матрицей), которые можно нарушать при достаточно мощной силе воли. Однако, если верить Лакану, это привычное представление не учитывает уникальную связь большого Другого и получения извращенного удовольствия. Что это означает на деле?
В «Цене прогресса», одной из последних глав «Диалектики Просвещения», Адорно и Хоркхаймер приводят аргументы против медицинской анестезии при помощи хлороформа, выдвинутые французским физиологом XIX века Пьером Флурансом. Флуранс утверждал: можно получить доказательства того, что анестетик воздействует только на нейроны нашей памяти. Иначе говоря, во время операции мы испытываем всю ужасную боль в полном объеме, но по пробуждении просто не помним о ней.
Для Адорно и Хоркхаймера это, конечно, было идеальной метафорой судьбы Разума, основанной на подавлении природы: тело, часть природы субъекта, полностью ощущает боль, но из-за подавления субъект не помнит об этом. В этом проявляется идеальная месть природы за наше господство над ней: не осознавая этого, мы сами являемся собственными жертвами. Это также можно рассматривать как идеальный фантазмический сценарий интерпассивности, Другой Сцены, в которой мы платим цену за активное вмешательство в мир. Без этой фантазмической поддержки, без этой Другой Сцены, не существует активного свободного агента[102]. Садомазохист с готовностью принимает это страдание как доступ к Бытию.
Возможно, в этом контексте можно объяснить и одержимость биографов Гитлера его отношением к собственной племяннице Гели Раубаль, которая была обнаружена мертвой в мюнхенской квартире Гитлера в 1931 году. Будто бы предполагаемое сексуальное извращение Гитлера могло открыть «спрятанную переменную», утерянную ниточку, фантазийную опору, которая объяснила бы его публичную личность. Вот этот сценарий в изложении Отто Штрассера:
«Гитлер заставил ее раздеться, пока сам он лежал на полу. Затем ей нужно было сесть над ним на корточки, чтобы он мог рассмотреть ее вблизи, и это его крайне возбуждало. Когда его возбуждение достигало предела, она должна была помочиться на него, и это доставляло ему удовольствие».
Решающее значение здесь играет подчеркнутая пассивность Гитлера, рассматриваемая как та самая воображаемая поддержка, которая подтолкнула его к разрушительной публичной политической деятельности. Неудивительно, что Гели была в отчаянии и испытывала отвращение к этим ритуалам.