Когда я собралась уходить, то она сказала, что хотела бы познакомить меня со своей дочерью, Евреиновой. Мы прошли в другую комнату, где сидела ее дочь с мужем. Я заметила, что она хромает. После этого я еще пару раз заходила к старушке, которая всегда была неизменно ласкова и добра. Она умерла года два спустя, и Аглаидушка говорила, что она была в тайном постриге. Я была рада этому знакомству и просила ее молиться об Аглаидушке. Она, видно, много тяжелого испытала на своем веку, но на ней это не отразилось.
Вокруг все бушевала большевицкая ярость и злоба, каждый день приносил новые расстрелы, аресты, ссылки. Иногда доносились слухи, что с юга продвигаются «белые», но потом все замирало, и надежды на избавление гасли. На рынках постоянно совершались облавы, и милиционеры забирали у людей последнее, что те выносили на продажу. Ляля Эйлер торговала сахарином, и я об этом уже писала. Иногда я забегала к ней, когда шла сдавать работу, и заставала Лялю за уборкой на темной кухне, босую. Она все умела делать, умела приспособиться. Тогда уже была заметна ее беременность. Софья Николаевна уезжала к своей дочери, Сонечке, в деревню, где ее муж служил управляющим на большевицкой ферме, так что они могли содержать семью <добываемыми> из-под полы продуктами. В английской миссии я познакомилась с одной дамой, которая приехала, чтобы помочь голодающим собранными за границей средствами. Но большевики не пускали их в самые неблагополучные районы. Средства, собранные с церквей, они рассовали по своим карманам. Я тоже хотела внести свою лепту в эту миссию помощи и протянула этой даме небольшую сумму. Она не сразу ответила, и мне показалось, что это ей неприятно. Я взглянула на нее и увидела, что она плачет. Пока я искала слова, чтобы ей сказать, она взяла мою руку в свою и сказала: «It is too wonderful! I know all of you have nothing and yet you find it possible to give».[211] Я ей объяснила, что мы теперь не голодаем благодаря помощи друзей, присылающих нам провизию, и что давно ищем случая послать свою лепту через надежные руки, так как знаем, что большевики ничего не передают голодающим, а прибирают все к рукам.
Она обещала по возвращении мне рассказать, что она видела. И верно, через некоторое время Филибустер позвал нас, и эта дама поделилась со мной виденным. В самые неблагополучные районы их так и не пустили, и потому они не видели людоедства, но рассказы о том слыхали. Население давно уже съело всех лошадей, и потому все свои запасы они возили по железной дороге, откуда мужики отвозили сами на санках, на которые тоже нельзя было много нагружать, так <как> ослабленные люди не могли переносить тяжести. При этом каждую отправку сопровождал кто-либо из отряда, поскольку уже были случаи, когда отправленное не достигало цели, если было без сопровождения. В тех случаях, когда их не впускали в какие-либо районы, им объясняли, что якобы люди там уже обеспечены и в помощи не нуждаются. Затем объявили, что их миссия закончена, поскольку большевики дальше сами со всем справятся, обрекая целые регионы на вымирание.