Каждое утро по просьбе заключенных я читала Евангелие, 24-й псалом, который, казалось, написан был для нас, а также переводила страницу из английской книжки «Daily Strength for Daily Needs»,[148] которую тетя Муфка мне подарила после смерти Фрумошки. Даже жидовка всегда просила разрешения послушать наше чтение, которое помогало нам переносить заключение. Раз днем меня позвали на допрос. Привели в комнату, где за письменным столом сидел маленький неотесанный человечек с маленькими бегающими глазками, никогда не смотревший в глаза. Он пригласил сесть и спросил, знаю ли я, в чем меня обвиняют и почему арестовали. Когда же я ответила отрицательно, он стал перелистывать какие-то бумаги, а потом сообщил, что, мол, за то, что я открыла у себя игорный притон (сестры нередко играли вечерами в карты) и что я украла у госпожи Шамшиной бриллиантовые серьги. Было еще какое-то обвинение, но я уже забыла. Он спросил, правда ли все это. Я рассмеялась. Он спросил, чему я смеюсь. Я ответила: «Если вы меня сейчас еще обвините в убийстве, то я лишь могу сказать, что это неправда, а вы вольны верить мне или не верить. Это ваше дело». Он сказал: «У меня есть бумага, подписанная гражданкой Шамшиной, в которой она утверждает, что вы украли серьги». Я ответила: «Ее заставили это подтвердить». Он еще долго меня допрашивал о всяких глупостях и наконец дал какую-то бумагу на подпись. Я сказала, что, не прочитав, ничего не подпишу. Он протянул мне сломанный карандаш. Я прочла бумагу, не содержавшую ничего особенного, а только подтверждавшую, что меня допросили. Я сказала, что сломанным карандашом писать не могу, тогда он протянул мне перочинный нож и попросил очинить карандаш, так как он сам толстовец и не может пользоваться ножом. Не знаю, с какой целью он это сказал. После этого он позвал нашего сторожа Петра и велел отвести меня обратно.
Мы проводили дни лежа на матрацах, так как ослабли от недоедания. К тому же делать было нечего. Масоля заболевала: кашляла, несмотря на мои старания отгородить ее от ледяной стены. Однажды у нее сделался сильный жар, она не могла дышать из-за сильной боли и все время металась. Госпожа Ефимович уступила ей свою кровать. Я стучала в дверь и вызвала Петра, попросив его дать бумагу и карандаш, чтобы написать прошение о вызове доктора. Хотя он не верил, что это поможет, но записку отнес. Я старалась закрыть свою девочку чем могла, а сама все время молилась, чтобы Господь и Пресвятая Богородица не оставили нас и помогли. Наступила ночь. Все улеглись. Я сидела возле своей дорогой девочки. Было уже далеко за полночь. Вдруг я услышала шаги, залязгали ключи, загорелся фонарь. Нас оставляли ночью в полной темноте. На пороге появился Петр и с ним какой-то пожилой военный. Я услышала: «Кто тут доктора просил?» и поняла, что моя молитва услышана. Оказалось, что за неделю до того Куриссы просили доктора, а теперь его привели. Он осмотрел Масолю, велел ее перенести на удобную кровать. Мне он шепнул, что постарается перевести ее в больницу, и был очень сердечен, хотя внешне старался сохранять суровый вид. Он объяснил, что, в сущности, тут особенно помочь нельзя, но даже такое его отношение как-то успокаивало. Он рекомендовал утром перевести ее в другую комнату. Добрый Петр тотчас пошел добывать кровать и позвал меня на помощь, так что вскоре мы переложили Масолю, а утром нас велено было перевести на второй этаж. Она с трудом поднялась и проделала путь по лестнице. В комнате была одна девушка, которая оказалась Майкой Мещерской. Она помогла уложить Масолю и рассказала, почему попала в ЧК. Кто-то подслушал, как она на улице сказала после убийства Урицкого: «Собаке – собачья смерть». В это время меня позвали вниз с часовым. Спустившись, я увидела сестру Смирнову, которой удалось добиться свидания со мной, для которого она приехала из Петербурга, чтобы сообщить о кончине дорогой бабули. Мы даже не знали о ее болезни! Узнав же о нашем аресте, бабуля слегла от удара и скончалась на третий день, не приходя в сознание. Очень больная тетя Лина скончалась на сороковой день после нее. Разрешение на свидание было очень коротким, и я поплелась обратно с горестным известием. Когда я сказала Масоле, что бабуля очень больна, то та ответила: «Она умерла». Пришлось подтвердить.