На втором этаже музея папа держит меня за руку, показывает стенд с южноуральскими пейзажными яшмами: «Смотри, Ксана, вон та, что справа, была обнаружена в Орске, на горе Полковник. Поедете с Димкой к бабушке летом, смотрите хорошенько под ноги! Эта гора вся из яшмы. Может, найдёте ещё красивее!»
Мне нравятся яшмы, у каждой из них – своя история, аккуратно нарисованная временем на отполированной поверхности. Корабль, попавший в крушение, тянется голыми мачтами к грозовым небесам. Пустыня, треснувшая, как разбитое стекло, и усеянная каплями маковой крови. Моя любимая – пышное дерево, согнувшееся под тяжестью листвы. «По-моему, это не дерево, а пчелиный рой, – смеётся папа. – А ведь яшма в старые времена ценилась не за красоту! Это одна из самых твёрдых пород: именно из яшмы древние люди делали свои первые топоры, ножи и наконечники для стрел».
Мы идём дальше, к пузырчатым малахитам, как бы остановленным временем на высшей стадии кипения. «Малахит – это карбонат меди, – объясняет папа. – Поэтому у него ярко-зелёный цвет». Многих туристов спустя годы я разочарую известием о том, что все вазы, шкатулки и столики, сделанные будто бы из малахита, имеют лишь верхний слой мозаично подобранных тоненьких пластинок ценного камня, теперь уже полностью выбранного на Урале. Я в детстве была этим страшно разочарована – великолепные малахитовые изделия были, как выяснилось, близкими родственниками конфет «Весна», где под тонким слоем шоколада застыла приторная белая масса невкусной начинки.
Сегодня народу в музее не лишку – как, впрочем, и раньше. А тех, кто пришёл, интересуют в основном аметисты, действительно очень красивые, да изумруды, бледно-зелёные или неприятно-яркие, как сигнал светофора. Ещё, пожалуй, золотые слитки, в массе своей заменённые копиями, и, разумеется, поделки из камня – горки, модные в начале прошлого века, яшмовый носорог с рубиновым глазом, грустные селенитовые девы. На цветных минералах дрейфующий взгляд посетителей останавливается куда чаще, чем на тёмных и одинаковых, как зимние пальто советских людей, каменных глыбах.
В музее кое-что переменилось, но старые витрины и написанные от руки таблички остались. Вот он, мой старый знакомец: роговообманковый габбропегматит с тулитизированным плагиоклазом! Мы с Димкой как-то на спор выучили название наизусть, и папа, услышав, как бойко мы тарабаним непроизносимое имя этого минерала, похожего на испорченную ветчину, хохотал от всей души! Димка, впрочем, говорил «плакиоглаз». Я достала телефон из сумки, чтобы сделать фото.