— Полностью поддерживаю аргументы Машеньки, высказанные к тому же на прекрасном языке, которым в Советской России уже не говорят, — сладко произнёс Радек.
Граф только беспомощно развёл руками.
— Можно в заключение задать вам не слишком, может быть, удобный вопрос, милый Карл? — Маша слегка нажала на двух последних словах.
— Всё, что угодно, всё, что угодно, — растаял Радек.
— Отчего вы носите такие странные бакенбарды?
— Мари, что вы? — укоризненно начал граф…
— Нет-нет, всё прекрасно! — заторопился Радек. — Это лишь доказывает, что Машенька одаривает меня своей дружбой. Что до бакенбард, то я ношу их оттого, милая графиня, что иначе вы не обратили бы на меня ровно никакого внимания. Как, впрочем, и любая другая красавица. Женщины — любопытны, красивые женщины — любопытны вдвойне. Они равнодушно проходят мимо некрасивого маленького человечка, даже не замечают его. Но у него, например, стелются по ветру такие бакенбарды, которых нет ни у кого в мире. И вот — появился интерес. А это уже полдела. Ну а затем всё зависит от самого человечка, как он использует возникший интерес. И будьте уверены — я его таки использую.
Засмеялись снова. Прощались вполне дружески, уговаривались о непременных посиделках за чаем уже в Москве. Но за всеми разговорами в голове у Марии то и дело ворочалась засевшая накрепко мысль: «Это он, это он. Четвёртый. Больница Кащенко. Савватий Прохоров. Савватий». Она не знала, почему была так уверена. Но — была уверена абсолютно: «Это он, это он. Четвёртый. Больница Кащенко. Савватий Прохоров. Савватий»…
Савватий родился на стыке 19 и 20 веков. Угодил на субботу. Потому родители, ярые старообрядцы, и дали ему соответствующее имя, означавшее как раз «субботний».
Рос он младшеньким, восьмым сыном в большой патриархальной семье Прохоровых, где слово деда — крепкого кряжистого старика — было главным и последним. Он-то и наладил, было, внука в священники. Благо в 1906 году ограничения для старообрядцев значительно ослабли. Молельные дома и общины, ранее бывшие полулегальными, сейчас обретали право на жизнь и на служение Богу так, как старообрядцы его понимали.
С младых ногтей Савватия начали приучать к религии. Сначала ему читали вслух потемневшие от времени старые книги. Потом, когда малость подрос и обучился грамоте, сам стал часами вчитываться в древние мудрости, осторожно перекладывая плотные страницы с выцветшими рисунками.
Более всего он полюбил читать житие протопопа Аввакума. Его горькая судьба, полная самоотречения и мужества, потрясла мальчика невероятно. Рассуждения мятежного протопопа глубоко проникли в его душу, перевернули её самым решительным образом. Его стали мучить вопросы, несколько странные для мальчика, которому едва исполнилось 12 лет.