В чтении Вейнингера и Блока Гинзбург находит основания для эстетизации трагедий, порожденных кардинальным несходством идеального и реального: дисбалансом влечений, невозможностью сексуальной самореализации, неутолимой жаждой. Она «импортирует» спутников из произведений Блока в свой воображаемый мир, накладывая их идентичности и комплексы на идентичности и комплексы реальных действующих лиц своей жизни. Так, позднее в дневниках она начинает называть «Р.» своей Коломбиной[658]. Тем временем она фетишизирует те черты внешности Р. – ее узкие ступни и изящные руки, а также ее перчатки, желтые чулки, меха и духи, – которые ассоциируются с другими образами из стихов Блока, например «Незнакомкой»[659]. Гинзбург обожает «женские» излишества и непрактичность Р. – ее вкусы избалованной любительницы роскоши, которые в тот период лишений следовало бы, по идее, сурово порицать («Дневник II», 57). Одновременно в ее описаниях «Р.» чувствуется влияние женоненавистничества Вейнингера – она воображает, как скажет своей любимой: «как настоящая женщина, Вы жестоки, лицемерны, забывчивы, и требовательны. И при этом Вы всегда правы – это Ваша привилегия» («Дневник II», 86, 5 января 1923 года).
Блоковская Коломбина в «Балаганчике» служит экраном, на который одновременно проецируются разнородные желания. При попытке развернуть метафору, пародирующую идеи символистов, Коломбина оказывается картонной фигурой. Гинзбург заимствует блоковскую метафору, упоминая о своих «картонных грехах» («Дневник II», 46, 23 октября 1922). Поскольку ее любовь к «Р.» была неразделенной и неосуществленной, даже ее грехи были химерой. В наброске к словесному портрету Зеленой (теперь именуемой «K.») от 1936 года Гинзбург дает ей определение «женщина, которую любят»; иначе говоря, Зеленая тоже экран для проекции желаний других людей[660].
«Балаганчик» был для юной Гинзбург убедительной моделью не только потому, что в центре пьесы стоит любовный треугольник, но и ввиду того, что в этой пьесе театральные условности выдвинуты на первый план и происходит сознательное смешение жизни с искусством. В дневниках Гинзбург описывает «драму, в которой я сейчас играю роль» («Дневник II», 32) и характеризует «Р.» как особу, которая даже вне сцены носит пышные театральные костюмы и находится в центре внимания (Там же, 56). Молодая Гинзбург часто изображает себя как актера и драматурга одновременно, выстраивая сцены, в которых действует продуманно, – причем, как правило, так и не достигает желанной цели. Когда она придумывает замысловатые уловки, чтобы привлечь внимание «Р.» и пробудить в ней симпатию, ее дневниковые записи отражают драму чувств во внутреннем мире автобиографического субъекта текста. Один из самых ярких эпизодов даже разыгрывается, ни больше ни меньше, в театральном фойе: «Р.» бессердечно отдает В. зажигалку, которую Гинзбург в тот день купила ей на Невском проспекте, потратив на это свое время и деньги. Вопреки всему этому, автор испытывает ликование – этакий момент в духе Достоевского: «Я испытала знакомый эстетический восторг перед великолепием ее небрежности» («Дневник II», 77, 31 декабря 1922 года).