Импотенция формалиста
Автобиографические герои мужского пола 1930‐х (и 1940‐х) годов у Гинзбург – люди неопытные по части секса и подверженные неудачам в эротической жизни. Наиболее четко мы видим это в эссе 1933–1934 годов «Стадии любви», где описаны четыре конкретных случая из жизни некоего «А.», подлежащие исследованию, – все это неудачные любовные связи. За первым случаем – основанным на опыте неразделенной любви Гинзбург к Зеленой – в эссе следуют аналитические исследования двух любовных историй (второй и третий случаи), в которых вовсе нет элементов физической любви. Четвертый случай – «вторая любовь». Возраст альтер эго, А., совпадает с возрастом Гинзбург на тот момент: герою тридцать один год, на его представления о себе повлияла ослабленная самооценка: «У А. в прошлом – ряд эротических крушений. Полная нереализованность. Сознание своей сексуальной ущербности, психической импотенции. Отсюда ощущение: ненастоящий, невзрослый человек. Стремление преодолеть эти ощущения и расправить самолюбие». В понимании А. отношения с Б., его любовницей, держатся на том, что это должна быть взаимная, исключающая другие отношения, физическая любовь, поскольку только такая любовь позволит ему преодолеть психологические травмы, нанесенные импотенцией и невзрослостью. Но в конце концов именно по этой причине отношения терпят неудачу: «Любовь здесь была явлением вторичным и производным по отношению к инстинкту реализации. Не объект породил желание, но желание породило объект». На самом деле А. хочет не наслаждения и не счастья, а самореализации в качестве зрелого человека[682].
В этот период разочарованная Гинзбург часто считает себя неудачником в творчестве, «импотентом» (употребляя в записных книжках слово, которое относится к мужчинам, а также имеет обобщенное значение, но не слово «бесплодная», которое маркировано как термин, относящийся к женщинам). В 1933 году она замечает, что такие прозаики, как Толстой, Флобер и Диккенс, ощущали «настоятельную потребность творить миры», в то время как авторы записных книжек и промежуточной прозы – «импотенты»[683]. Свое желание написать роман она описывает как неприятие этого стигматизированного статуса: «Записные книжки и проч. – литература импотентов. Следовательно – мне невозможно жить, не пиша роман»[684]. Только написание романа стало бы для нее актом, соизмеримым с половым размножением: мотивацией для написания романа здесь, как и для «второй любви», становится желание достичь зрелости и продемонстрировать свою силу.
Сталкиваясь с нараставшей нетерпимостью советского общества, Гинзбург осмысляла свою судьбу в профессии как ученого и свою судьбу в личной жизни как лесбиянки, оперируя всеобъемлющими тропами импотенции и формализма. Оба тропа связаны с ее главным интересом – интересом к самореализации. В 1931 году Гинзбург сравнила трагедию в своей профессиональной деятельности с несчастной любовью: «Взамен несчастной любви предшественников нам придумана мука несчастной профессии. Тяжесть бесплодной творческой воли. Черная тень от нерожденных вещей»