. Совет, гласящий, что «формализм [в отличие от символизма] в любви» может гарантировать спокойную жизнь, указывает на важную дилемму. Гинзбург не принимала «самовитости» – склонности жить сегодняшним днем, аполитично и асоциально – и подвергала суровейшей критике гедонистов и персонажей, которым не удавалось жить «связной» жизнью. Она стремилась преодолеть обрывочность жизни, практикуя самоотстранение и создавая связную автоконцепцию, которой затем могла бы дать моральную оценку. Тексты Гинзбург как то, что она дает обществу, и как метод рассмотреть себя в качестве Другого – уже сами по себе попытка преодолеть самовитость, солипсизм и имманентность постиндивидуалистического человека. Как ни парадоксально, бессвязность – основной упрек, который Гинзбург предъявляет в контексте любви и символизму, и формализму: символисты отбирали ценности, вырванные из их органичного контекста, и повышали их значимость через мистицизм, а (ранние) формалисты пытались оторвать произведение от его общественно-исторического контекста.
Таким образом, и формализм, и гомосексуальность ассоциируются у Гинзбург с бездействием и импотенцией. И первое, и второе усиливают в ней ощущение, что ей еще далеко до того, чтобы сделаться идеальным «героем своего времени». Преодоление этой дистанции становится одной из ее творческих целей:
Впрочем, я очень далека от того, чтобы быть вполне социальным и вообще благополучным современником. Мои психические предпосылки таковы, что, по понятным причинам, они в общем делают меня человеком бездействия. Но только первичные психические свойства, из организующих принципов, какими они могли бы быть при др<угих> обстоятельствах, становятся дезорганизующими остатками. (Напр<имер> то, что в другую более личную и более декадентскую эпоху могло бы оказаться доминантом моего существования и моего сознания, сейчас более или менее задвинуто в глубины психики.)
Таким остатком у меня, как у человека бездействия, служит, например, юмор. ‹…›
Я различаю в себе «первичные» психические свойства от «вторичных» (то есть в большей степени обусловленных социально) главным образом потому, что они в большей степени мешают мне стать действительным современником своего времени.
Проблема социального и исторически обусловленного, как оно накладывается на лично (наследственно) заданное, – и должна стать ближайшим предметом исследования для романа, уж не знаю – социального или психологического, словом для того романа, который очень нужен[698].
В этом глубоко личном и автобиографическом отрывке, который Гинзбург никогда не публиковала, ни разу не упоминается о том, что одно из диссонирующих «первичных» психических свойств – сексуальность. Мысль, что в декадентскую эпоху могло бы сформироваться другое «я», – намек на гомосексуальность (на отличительный признак декадентства, более очевидный, чем юмор). Выражение «по понятным причинам», как и в записях о блоковском Пьеро, может служить зашифрованным обозначением «инверсии». По-видимому, Гинзбург обладала особым чутьем на процессы социальной обусловленности, которые здесь подавляют, хотя и не вполне, те элементы, которые в другие времена могли бы стать доминантными. То, что для описания этого подавления избрана безличная пассивная конструкция («задвинуто»), превращает субъекта одновременно в образец, подвергаемый научному исследованию, и в наблюдателя.