.
Наталия Соколова, племянница Гинзбург, записала нижеследующий разговор: «Люся-прозаик в „Записках блокадного человека“, в своих „повествованиях“ любила писать от первого лица мужского рода, от „Я“ мужчины. „Как Гиппиус в стихах, так я в прозе, – сказала как-то Люся, посмеиваясь. – Так мне сподручнее“»[753]. Симптоматично, что обобщение, сделанное Соколовой, не вполне точно: «Записки блокадного человека» написаны в основном в третьем лице, и лишь в нескольких фразах перед читателем предстает агендерный повествователь в первом лице. Только одна маленькая главка, «Оцепенение», написана в первом лице мужского рода[754]. Собственно, в рукописном варианте этот отрывок был написан в третьем лице, об «Оттере». В 1960‐е годы Гинзбург переделала текст, зачеркнув все «он» и заменив их на «я»[755]. Эта легкая замена демонстрирует непостоянство этих двух грамматических лиц или голосов в ее поэтике – возможно, иногда она мысленно употребляла слово «он», думая о своем «я», и наоборот.
Неопределенность и косвенная речь, утаивание и откровения, а также дезавуирование и признание – существенные элементы обращения с автобиографическим материалом в прозе и Пруста и Гинзбург[756]. Гинзбург то вживается в субъектную позицию человека, чью половую принадлежность невозможно установить, то отходит от этой позиции, что запутывает вопрос о жанровой ориентированности ее прозы. Сама Гинзбург утверждала, что документальная литература обладает уникальной динамикой двойного понимания[757]. Посредством различных сигналов, ориентирующих текст на факты, авторы дают читателям дозволение дополнять свои интерпретации внетекстуальными познаниями – почерпнутыми из архивных рукописей, биографических исследований, исторических источников и т. п. (даже если некоторые авторы, такие как Руссо, возможно не поощряют читателя к созданию своих собственных версий описываемых событий, они все равно приглашают читателя к таким изысканиям уже тем, что выбирают этот жанр). Гинзбург подает много таких сигналов: сосуществование грамматического первого лица с третьим, минимальная фикционализация и отсутствие полноценных личных имен, взаимосвязанность произведений и их родство с записными книжками, а также исследовательский или научный подход к анализу обобщенного человека ее времени. Однако некоторые из ее приемов могут восприниматься противоположным образом: они ориентируют ее прозу на определенное отдаление от фактов; среди этих приемов – письмо в третьем лице мужского рода, использование полувымышленных имен и фрагментация произведений.