Подытоживая свою реакцию на изданный в 2011 году сборник блокадных текстов Гинзбург, Козлов говорит, что книга представляет читателю «новую» Гинзбург. Эта «новая» Гинзбург, которую всего явственнее можно видеть в ее архиве, способна объяснить не только психологию и точку зрения Homo Sovieticus, но и историю его формирования. У новой Гинзбург есть ранний, средний и поздний периоды творчества, она теперь уже не воспринимается как автор некоего единого, недиффиренцированного корпуса эссе. Новоизданный том открывает читателю доступ к этой Лидии Гинзбург – а также к «„другим“ Лидиям Гинзбург»: к писателю, чьи размышления об исторических измерениях индивидуальной личности наводят на выводы, применимые не только к советскому контексту; к писателю, отразившему катастрофический опыт постиндивидуалистического человека в XX веке; к одному из немногих писателей, анализировавших опыт лесбиянок в сталинской России. Систематический и бережный подход Гинзбург к психологии и языку голода, утраты, унижения и раскаяния означает, что ее тексты заслуживают того, чтобы в будущем их изучали специалисты по исследованиям травмы.
Архив Гинзбург находится в процессе каталогизации. Количество и качество материалов таковы, что необходимы дальнейшие глубокие исследования и вдумчивый подход к публикации. В наследии Гинзбург, состоящем из писем, рукописей и отрывков, найдут ценные материалы не только исследователи литературы – историки культуры тоже обнаружат в нем материалы, которые помогут нам лучше понять советскую литературную среду в целом и сферу культуры в Ленинграде в особенности[1053].
Случай Гинзбург как писателя-ученого отличается от случаев Виктора Шкловского, Ролана Барта, Сьюзен Сонтаг и других подобных фигур. Я полагаю, что проза Гинзбург превосходит по значению научную деятельность исследователя литературы, исключительно благодаря которой ее знали прежде, ту деятельность, которая более полувека давала ей материальные средства к существованию. И все же среди перспективных направлений дальнейшего изучения трудов Гинзбург есть такие, как исследование пересечений беллетристики и промежуточной прозы с литературной теорией и литературным анализом, – пересечений, которые могли бы преподать нам урок интерпретации литературы. Мы также можем рассмотреть более масштабный вопрос: в каких еще целях – в творчестве, этике, психологии – можно эффективно применить аналитические методы литературоведения (например, методы русского формализма или методы, которые усваиваются при изучении гуманитарных дисциплин). Мы можем расширить наш анализ «формул» или максим Гинзбург и продвинуться в изучении того, как формула может сблизить индуктивные научные исследования с художественной литературой (например, путем обобщения).