.
Гинзбург называет смерть «прожектором», который «проливает внезапный свет на факты жизни», совсем как театральный софит высвечивает какие-то конкретные действия на подмостках. Она характеризует прожектор смерти такими словами, как «реалистический» и оздоравливающий: «а сознание, текущее мутным потоком, нуждается в этих прожекторах»[275]. В «Заблуждении воли» Гинзбург прибегает к мотиву раздирания завесы, чтобы прояснить запускаемые смертью процессы поиска истины и самоанализа:
Смерть вырывает участок бытия из темноты. Чтобы избежать боли, мы не позволяем себе понять жизнь родного человека. Но боль, причиненная смертью, так сильна, что она не боится никакой другой боли и раздирает завесу[276]. Мы ищем для себя концентрацию боли, потому что смерть близкого человека переживается как наша вина, требующая внутренней казни. Так смерть поднимает раскаяние. А раскаяние любит подробности и умеет устанавливать упущенную связь[277].
Смерть может возобладать над нашими обычными попытками инстинктивно избегать боли: мы, словно мазохисты, жаждем этой боли как кары и как толчка к процессам, которых требует больная совесть. В «Заблуждении воли» и «Рассказе о жалости и о жестокости» изображены попытки имманентного человека докопаться до истины в отношениях с теми, кого больше нет в живых.
В теории Гинзбург цель творчества схожа с воздействием угрызений совести – она состоит в том, чтобы заново собрать для мира куски действительности[278]. Она называет раскаяние «одним из самых мощных механизмов воображения и памяти» и отмечает его тесную и многообразную связь с художественным творчеством[279]. Раскаяние порождает «подробные, необратимые, ужасные» представления, которые терзают человека в настоящий момент, но принадлежат прошлому, поскольку внести в них коррективы невозможно. Их двойная темпоральность означает, что «предметы раскаяния» – такие же, «как и предметы истории или искусства»[280]. Гинзбург пишет о другом странном эффекте удвоения, вызываемом угрызениями совести: рядом с жизнью человека – прожитой в реальности – существует жизнь, которая была бы возможна, если бы человек применил свою волю, чтобы «исправить» жизнь[281]. Сравнений с искусством предостаточно: Гинзбург также проводит параллели между чувством вины у человека, не применившего волю, и чувством вины у художника, не дописавшего свое произведение[282]. Это сравнение порождает сильнейшую потребность описать чувство вины за смерть близкого, которое испытывает человек.
Шопенгауэровское название, которое Гинзбург дает этому повествованию, – «Заблуждение воли»