. Отрывочность – эстетический коррелят той душевной разорванности, которой страдает имманентный, постиндивидуалистический человек. Как отмечает Гинзбург в черновом варианте другого повествования – «Возвращения домой»: «Для меня отрывочность – не литературный эффект, но дефект мировосприятия. Но я не хочу избавляться от этого недостатка путем мертвых мест и слов не дожатых до ясности. От него можно отделаться только поняв и полюбив мир иначе, чем я в состоянии это сделать сейчас»
[305]. Хотя отрывочность может быть «дефектом», Гинзбург не считает, что этот дефект можно преодолеть, не фальсифицируя свои тексты; в этом смысле отрывок миметичен
[306].
Ощущение отрывочности в этих повествованиях подкрепляется определенной беспорядочностью и нерешительностью, отражающими эмоциональное состояние героя. Гинзбург представляет своего героя – Оттера/Эна – как человека, которого уже давно «поток разорванных мыслей» начинает терзать всякий раз, когда он задумывается о смерти близкого человека[307]. В финале более раннего из этих повествований автор, замыкая круг, возвращается к началу, чтобы перечислить неупорядоченные воспоминания – ошибки Эна, мучительные ключевые узлы повествования; и все они будут «еще беспредельно долго вращаться в его [Эна] мозгу…»[308] В «Рассказе о жалости и о жестокости» композиция тоже закольцованная: получение Оттером открытки от его брата «В.» (чьим прототипом был Виктор, брат Гинзбург) и начинает, и завершает повествование. То, что круг замкнулся, указывает нам, что за время повествования Эн/Оттер не пришел к полной ясности, хотя несколько раз прошел по кругу, предаваясь осмыслению своих ошибок и заблуждений.
Сцены и образы этих повествований, навеянные угрызениями совести, продолжают воздействовать с какой-то иррациональной силой вопреки тому, что анализируются логически. Читатель «Заблуждения воли» вспомнит апельсины, сломанный телефон, остывшую воду в ванне, керосин, который старик тайно, противозаконно перевозил по железной дороге и случайно разлил в вагоне; в «Рассказе о жалости и о жестокости» есть кусочек жира на полу, не вымытые вовремя банки, в которых Оттер должен приносить еду из столовой, привычку не доводить воду до кипения, устрашающе легкое тело тетки. Вплоть до финала обоих повествований Эн/Оттер так и не берет под контроль эту череду мучительных подробностей: Гинзбург оставляет его в состоянии горя. По ее утверждению, художественная литература способна удачно выражать жалость и возбуждать ее в читателе, «останавливая» на последних страницах произведений горестные мгновения, – например, в «Отцах и детях» Тургенева так показана скорбь стариков Базаровых по сыну. Однако подобная «стабилизация» мгновений казалась Гинзбург фальшивой, поскольку в реальности люди после утраты близкого продолжают вести обычную жизнь. Она хвалит Толстого и Пруста как единственных писателей, которые показывают подлинную трагедию действительности, состоящую в том, что «печаль немногим прочнее радости»