Хорошо, что замолк этот Клит.
Только Клит и не думал закончить игру —
Через дальние двери впотьмах
Он опять появился на царском пиру
Со стихом Еврипида в зубах.
— Плох обычай наш эллинский, — он возгласил,
На царя разевая свой рот,—
Мы в боях не жалеем ни крови, ни сил,
А всю славу один лишь берет! —
Потемнело в глазах Александра.
Вразлет
Лица — рыжие пятна.
Блестит
Только рот острозубый, один только рот,
Потерявший покорство и стыд.
Царь метнулся к дверям в озаренье слепом,
Только бешенство слыша свое…
Там на страже стоял македонец с копьем,
Царь у стражника вырвал копье
И метнул его в Клита той самой рукой,
Что под стать красоте и уму.
…И лежит перед ним человек дорогой.
Самый близкий на свете ему.
Отрезвев, побелев, изо всех своих зол
Совершив то, что прочего злей,
Он из бешенства прямо в отчаянье шел,
Позабыв и врагов и друзей.
Вырвал с маху копье, порождавшее прах.
Чтоб себе его в шею вонзить,—
Но повисли друзья у него на руках:
— Царь, про нас не забудь. Надо жить.—
Только жизнь не нужна ему больше была
И покои казались тюрьмой.
Ночью тень Аристотеля тихо вошла.
«Хватит, царь. Собирайся домой».