И все – мучившее – прошло. Прошла хандра. Прошло недовольство жизнью. Брюзжанье. Беспорядочного разврата уже нет, не может быть и никогда не будет. Человек спасен. Человек вочеловечился.
Фернандо чувствовал, как в его душе и теле, словно поток глубокой, чистой реки, растет мощное, сильное желание любви. Иногда… он принимался анализировать себя. И, замечая, что начало этого потока жизни и любви теряется где-то в бессознательном, он думал, что он – это как бы ключ, бьющий из недр природы и отражающийся в себе самом, а Долорес – большая река, в которую он впадает. Да, она – великая, мощная река природы. Теперь, яснее, чем когда-либо, Фердинанд понимал все огромное величие женщины и, целуя Долорес, верил, что она послана ему самим Богом, – этим неизвестным, но живым Богом, который творит семена и вечно колеблет мертвую материю содроганиями жизни.
Перед Долорес он чувствовал уважение, как перед некоей священной тайной. В ее душе и в ее теле, верил Фернандо, в ее груди и в округленных руках заключено больше науки жизни, чем во всех книгах мира. И видел он, как в искреннем, здоровом сердце его жены бьются великие, неясные чувства: Бог, вера, жертва, – все.
…Счастье его не было захватывающим, подавляющим: оно не было страстью, мучимой беспокойствами и опасениями. Они вполне понимали один другого, – может быть, именно потому, что никогда не старались понять.
Ко всему Фернандо ощущал какой-то особый прилив нежности: к доброму солнцу, которое своим нежным теплом ласкало поля, к земле, вечно щедрой и вечно плодотворной…»
А потом родился ребенок, и отец, сидя у его колыбели, давал себе слово «беречь мальчика и удалять от него смущающие, мрачные идеи искусства и религии…» Пускай сын его «в жизни этой увидит не скорбные тайны, а несказанные, светлые прелести».
Когда знаешь, скольких людей и как ломали, в молодости их или даже в зрелом возрасте, ложно понятые принципы религии и морали, все эти прещения и запрещения естественной человеческой жизни ради созданного необузданным, фанатическим воображением идеала мнимо-чистой и мнимобесплотной жизни, то радуешься душевно за судьбу опоминающихся вовремя Фернандо, радуешься смелости и глубине ума писателя, поставившего и правильно разрешившего старую, наболевшую проблему, к которой, по большей части, подходили односторонне.
* * *
А жизнь сторонников идеи целомудрия? Да вот она! В том же романе живописует Пио Бароха быт маленького испанского городишки Йекоры, всецело находящегося под влиянием и в руках многочисленного местного католического духовенства.