Передо мной — сборник стихов Анны Присмановой «Тень и тело». Небольшая книжка эта произвела впечатление в наших здешних литературных кругах — и вызвала разноречивые толки. Дарование автора очевидно. Еще заметнее в стихах Присмановой добротность «фактуры», крепость и прочность выделки. Блок называл свои стихи «малословесными» — и сейчас его творческие принципы господствуют у большинства эмигрантских поэтов, приводя порой к формальной небрежности и беспечности. Присманова ближе к брюсовским требованиям. Ее стихи возникают из игры образов и слов — и никогда не опускаются до рифмованного декларирования хороших чувств, нередко в наши дни выдаваемого и принимаемого за поэзию. Книжке, может быть, недостает прелести, автор настолько утомился, что у него уже не хватило силы снять со своей работы швы, стереть с лица пот… Но такое «изнеможение над тетрадью» освящено в прошлом великими именами — и опрометчиво было бы делать его предметом упрека. Баратынского в нашей критике сравнивали с Языковым, а позднее с Фетом, подчеркивая в этих сопоставлениях его бескрылый сальеризм, Бодлера сравнивали с Мюссе, как труженика с истинным певцом и артистом, — теперь обо всем этом досадно и вспомнить! «Божья милость» не всегда лежит именно на тех, кто на нее претендует.
Признаем, что книга Присмановой — во всяком случае интересна. Суждено ли ей, однако, распространение, можно ли ей предсказать успех, сколько-нибудь широкий? Едва ли. И вот почему.
Поэзия вправе входить в какой угодно союз с музыкой или живописью, но все ее прошлое доказывает и учит, что такой союз не должен исключать верности логики. Да и простое теоретическое размышление о ее природе приводит к тому же положению! Иначе поэзия скатывается рано или поздно к «слову как таковому», к «звуку как таковому», т. е. к темному волхвованию в лучшем случае, к бесстыдной чепухе в худшем. Как бы мы под влиянием Шеллинга, Бергсона или Шестова ни презирали бедный человеческий разум — нам не дано обойтись без него (да и самое свое презрение мы выражаем и обосновываем все-таки при помощи силлогизмов!).
Разумеется, в поэзии логика терпит некоторые метаморфозы. Поскольку многие стихотворцы особенно пристрастны к образам, у них именно сцепление образов и подчинено известной последовательности — вместо доводов, предпосылок и заключений. В этом, собственно говоря, и заключается «вольность» поэтической речи. Связь не дана — связь должна быть угадана: но она существует.
Не в том ли несчастье большинства современных поэтов, что эта связь у них моментами обрывается? Им, поэтам, — вероятно, ясен логический переход от одной строки к другой. Но скачок слишком резок, умолчано, «проглочено» слишком много промежуточных инстанций — и восстановить путь творческой мысли невозможно!