Сборник разделяется на две части — «о жизни» и «о смерти». В каждой попадаются прекрасные строчки и строфы, но при той размашистости, с которой стихи эти написаны, на отдельных частях не хочется останавливаться.
Убедительна книга в целом, как свидетельство о таком духовном состоянии, когда все в конце концов растворяется в радости и каждое стихотворение пишется «во славу».
Если я позволил себе сделать осторожную оговорку при указании, что стихи матери Марии «религиозны», то вот почему: не всегда автор достигает того впечатления, какого ищет. Не всякое творчество, проникнутое христианскими мотивами, можно в действительности назвать христианским. И наоборот… Тут невольно вспоминается Некрасов, об этом свойстве которого мне уже приходилось как-то писать! Некрасов, при всем своем вольнодумстве или даже атеизме, есть единственный русский подлинно-религиозный, точнее — подлинно-христианский, поэт, если только признать, что слух и чутье к страданию есть существеннейшая, первейшая христианская черта! Некрасовские песни рядом, например, с рассудочно-мистическими, гладкими стихами Владимира Соловьева, рвутся к небу, вопиют всей своей уязвленной совестью, как стенания древнего пророка! О такой силе вдохновения никто после него не смел у нас и мечтать. Блок — много тоньше, но и много слабее, хотя в самых патетических своих стихах он один уловил все-таки некрасовский напевный строй.
Монахиня Мария — уже «внутри» веры, а не «вне» ее. Поэтому-то у нее над всем доминирует радость. И те, кто «вне», не всегда в состоянии ее понять, за ней поспеть. Она это, несомненно, сознает, она благодушно снисходит к читателю, объясняет ему свои мысли, делится своими чувствами, — но даже в стихах о смерти, по тексту скорбных, лишь комментирует, в сущности, свой дар примиряться и благодарить за все.
«Кто заплачет, тот спасен», — говорит в этих стихах мать Мария. Некрасов будто еще искал спасения, а она уже в спасении уверена.
Она нашла цель. Для нее уже невозможно быть всегда и во всем с теми, кто предоставлен сам себе и кто в творчестве ищет какого бы то ни было выхода из жизненной тьмы.
Заглавие этой статьи может показаться ироническим. Понятие святости трудно соединить с эпитетами «советский», «советская». Но речь, разумеется, идет не о святости традиционной, а скорее о том, что, по модному сейчас выражению, следовало бы определить, как «сублимацию» общепринятых революционных достоинств: мужества, бесстрашия, преданности делу социализма, постоянной бодрости духа.
Советский святой — Николай Островский, писатель, скончавшийся несколько месяцев тому назад тридцати двух лет отроду.