Имя это мало известно в эмиграции. В России его знают «миллионные массы». В утверждениях советской печати, что Островского массы любят, «как давно не любили ни одного русского писателя», есть, надо полагать, преувеличение. Но есть, вероятно, и доля правды. Даже издалека, и притом при наличии непреодолимого предубеждения, вызываемого верноподданническими телеграммами Островского Сталину и многочисленными клятвами в верности режиму, от облика его веет подлинной чистотой. Объясню сразу: он пролежал последние годы жизни в постели, был разбит параличом и слеп на оба глаза. Может быть, на счет этого и надо отнести, что жизнь в советской России показалась ему на самом деле и «красивой», и «счастливой». Может быть, кроме того, он от природы был недалек: предположение, которое не раз возникает при чтении писем Островского и двух его романов.
Но какой-то подлинный идеализм, горение, какой-то постоянный «восторг души, порывистой и детской», чувствуется и во всем том, что Островский написал сам, и в том, что написано о нем. А воспоминаний и статей появилось о нем за последнее время, поистине, без счета.
Андре Жид во время своей поездки в СССР побывал у Островского в Сочи, на даче, предоставленной больному писателю правительством, — и в книге своей коротко заметил, что Островский — это «лучшее, что есть в советской России». Жид многим восхищался в СССР и от многого потом отрекся. Но, насколько мне известно, воспоминание о беседе в Сочи осталось у него действительно безупречное. Островский успел незадолго до смерти познакомиться с путевыми заметками Жида и, по рассказу жены, был потрясен его «гнусной изменой». Жена не могла, конечно, рассказать, как отнесся он к тому, что услышал о себе лично. Вероятно, все-таки строки эти были ему приятны, — и, может быть, он понял, что Жид — не такой уж «озверелый белобандит» и разбирается и в явлениях, и в людях.
Первая хвалебная статья о романе «Как закалялась сталь» появилась в 1933 году в «Правде» за подписью Мих. Кольцова. Статье, появившейся в другом органе печати, критика едва ли сразу поверила бы. Но Кольцов и «Правда» — имена, действующие гипнотически, и Островский чуть ли не на другой день стал знаменитостью… О чисто-литературных достоинствах его романа спорили, впрочем, еще долго. Но личность автора, в этом автобиографическом романе отраженная, была единодушно объявлена выше всяких споров. Для этого, надо сознаться, были некоторые основания.
Советские писатели могут, конечно, признавать друг за другом выдающиеся таланты и на все лады друг друга превозносить. Единственное, что, вероятно, им недоступно, это — взаимное уважение. Каждый знает и за собой, и за своими собратьями слишком много сделок с совестью, каждому слишком часто приходится отступать от самых скромных требований, которые можно предъявить человеческому достоинству, чтобы могла быть об уважении речь! Скорей уж существует молчаливая круговая порука: не касаться того, что для всех было бы слишком оскорбительно слушать.